— Стаканы у меня побились, мы из кружек будем, ладно?
Из коридора раздались шлепки босых пяток, и на кухню выбежала маленькая девочка в застиранной кофте.
— Мам, — проскулила она. — Дай покушать.
— Иди спать! — злобно крикнула Люсьен. — И не мама я тебе, поняла, дура? Я тебе сестра, сколько еще повторять? Иди ложись, сказала!
— Сестра, я кушать хочу.
— Щас врежу, сволочь! Всю кровь мою выпила!
Я посадил девочку на колени и обнял. Она не плакала — только всхлипывала, недоверчиво рассматривая меня черными глазищами. Что ей приходилось видеть на этой полуразрушенной кухне — какие оргии, какие вакханалии? Что вообще она видела в жизни, сидя в углу, как мышонок? И что ожидает ее впереди — совместные пьянки со старухой-сестрой? Грязные шершавые пальцы собутыльников, оставляющие болезненные царапины?
Я выудил из пакета шоколадку и отдал ее девочке.
— Это мне, да?
— Тебе, Оксан.
— Вся? — изумилась она.
— Да. — У меня вдруг задрожал подбородок, и я поспешил закурить.
— Спасибо, дядя. Я пойду, ладно? — спросила малышка, не двигаясь с места.
Она смотрела на меня так внимательно, будто хотела запомнить на всю жизнь. В ее взгляде было столько благодарности, что я, не выдержав, отвернулся.
— Дядя, а как вас зовут?
— Миша.
— Спасибо, дядя Миша.
Оксана скрылась в комнате. Как раз к этому времени Люсьен справилась с пробкой и наполнила две эмалированные кружки, одну — темно-зеленую, другую — бежевую, с наивной ромашкой на боку.
— Зря, — сказала она. — Звереныша баловать нельзя. Где я ей потом шоколада напасусь?
— Сука ты, Людмила. Она же тебе сестра. Сколько ей сейчас?
— Года четыре, кажется. Ну, давай.
Мы выпили и по очереди закусили длинным вялым огурцом. Водка отдавала древесиной, небось и правда братья-поляки сработали. Или посуда Люсьен так пропиталась дешевым пойлом, что вонь сивухи стала ее физическим свойством.
Люсьен налила по второй, слегка сократив мою долю и существенно увеличив свою. Говорить было не о чем. Любые воспоминания неизбежно привели бы нас к той теме, которой ни мне, ни ей касаться не хотелось. Я собрался рассказать анекдот, но Люсьен настолько вдохновенно смотрела в свою кружку, что я передумал.
— Давай, — кивнула она и утрамбовала сто пятьдесят граммов в один глоток.
На кухню незаметно вошла Оксана и остановилась у стола.
— Чего тебе? — утробно спросила Люсьен, прочищая севшее горло.
— Это вам, — улыбаясь, сказала сестренка и положила перед нами по кусочку шоколадки.
— Ну все, иди спать. Здесь взрослые, не мешайся!
Оксана помахала мне ручкой и отправилась в комнату.
— Спокойной ночи, — пожелал я ей вслед.
— А как это? — спросила она.
Я выразительно глянул на Люсьен, но та была занята бутылкой.
— Чтобы ты спала крепко-крепко и чтобы тебе приснилась какая-нибудь сказка.
— "Сказка" у меня уже есть, — пролепетала Оксана. — Она вкусная.
— Так ты умеешь читать? Вот молодец!
— Слушай ее больше. Давай. — Люсьен вновь подняла бокал, и я поразился точности ее движений. Судя по всему, пол-литра для нее были только разминкой.
— Ты тут продолжай, а я пойду лягу. Где у тебя примоститься можно?
— Пить не будешь, что ли? Странный! Там кровать стоит, увидишь. Погоди, я скоро приду.
— Угу, — промычал я, надеясь, что она отрубится прямо за столом.
Уже сквозь сон я услышал, как на кухне хлопнуло шампанское — до утра Люсьен не дотерпела, и это значительно повышало мои шансы провести ночь спокойно. Если б я мог представить масштабы ее падения, то предпочел бы переночевать в каком-нибудь теплом подъезде…
Под утро врезали нежданные заморозки, и лужи покрылись прозрачной корочкой, визгливо лопавшейся под ногами. Солнце, в сентябре еще сильное, успело выбраться из-за ближайших крыш, но дыхание все равно превращалось в белый, с голубым отливом, дым.
Для такого климата моя одежда не годилась, и, стоя у телефона-автомата, я приплясывал, как дрессированный мишка. Если б Люсьен не проснулась так рано или, проснувшись, отвалила бы куда-нибудь по своим пьянчужным делам, то я мог бы позвонить и от нее. Но она, как назло, встала ни свет ни заря. Охая и рыгая, Люсьен тощим привидением шаталась по квартире в надежде, что я сбегаю за пивом. Ха!
Я милостиво оставил ей двадцатку — с условием, что она купит чего-нибудь и для сестренки. Люсьен поклялась здоровьем матери.
Сделанная мною в клетчатой тетради запись мало чем отличалась от предыдущих. Я видел себя лежащим на холодном столе из нержавейки. Обзор загораживал огромный бледный живот, вздувшийся, будто у утопленника. Я помнил боль и желание вырваться из кожаных ремней, а потом — мозолистые пятки, показавшиеся из моего нутра. Я рожал какого-то здорового мужика, он лез вперед ногами и при этом неистово сопротивлялся. Когда он вышел весь, мне на лицо накинули сырую тряпку, и разглядеть новорожденного я не смог, но я точно знал, что у меня двойня и что роды еще не закончились.
Я поставил точку и с трудом подавил желание разорвать тетрадку. Порыв был таким же привычным, как и процедура записи. Я снова сдержался. Однажды мне приснится что-нибудь нормальное, и я закончу сборник кошмаров красивой и светлой историей. Я впишу ее красными чернилами, а потом торжественно предам тетрадь огню.
На этот раз звонок застал меня дома. Я взял трубку после пятого гудка и сонно вякнул:
— Алле.
— Привет, — сказал я.
— Здорово. Кто это?
— Это я, — ответил я, соображая, что по телефону ничего не объяснить.
— Кто "я"? — спросил я на другом конце провода.
— Я — в смысле ты. — Это пояснение запутало меня самого и окончательно превратило разговор в фарс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16