Люди начали опасаться, что не
сумеют попасть на службу, и к братьям Адамсам стали поступать
многочисленные заявки с просьбой забронировать места. Лишь после
убедительных заверений в том, что мест о избытком хватит на всех, лагерь
угомонился и волотоискатели принялись спокойно дожидаться предстоящей
церемонии.
Вместимость салуна пришлась очень кстати, поскольку собрание в то
достопамятное воскресное утро оказалось самым массовым за всю историю
ДжекманзГалша. Сначала даже думали, что собралось все без исключения
население поселка, но позже выяснилось, что это не совсем так. Мол и
Филлипс, оказывается, накануне отправились в горы на разведку золотоносных
участков и еще не вернулись, а Уобэрн, хранитель волота, не решился
оставить свой пост. Его попечению было вверено небывало большое количество
драгоценного металла, и он остался на складе, считая, что ответственность
его слишком велика, чтобы манкировать своими обязанностями.
За исключением этих трех человек все обитатели Джекманз-Галша в чистых
красных рубахах и с другими приличествующими случаю дополнениями к своим
туалетам степенно двигались беспорядочными группами по глинистой дорожке,
протоптанной к салуну.
Внутри этого помещения были поставлены наспех околоченные скамьи, а у
двери стоял "пастор", встречая всех добродушной улыбкой.
- Доброе утро, ребята, - приветствовал он кажрую приближающуюся группу. -
Заходите, заходите. Не пожалеете, что сегодня пришли сюда. Пистолеты
вкладывайте вон в ту бочку у входа; заберете их потом, когда все
закончится; в мирный храм негоже входить с оружием.
Его просьбе послушно подчинялись, и еще до того, как последний прихожанин
зашел в салун, в бочке-арсенале образовалась небывалая коллекция холодного
и огнестрельного оружия. Когда собрались все, двери салуна закрылись и
началась служба - первая и последняя в Джекманз-Галше.
Погода стояла знойная, воздух в салуне был опертый, но старатели слушали
с примерным вниманием. В этой ситуации был элемент новизны, который всегда
притягателен. Одни присутствовали на церковной службе впервые в жизни,
другим она напоминала иную страну, иные времена. Если не считать склонности
непосвященных в конце определенных молитв аплодировать в знак одобрения
высказанных мыслей, ни одна из церковных конгрегаций не могла вести себя
пристойнее, чем наша. Когда, однако, Илайес Б. Хопкинс, взирая на нас с
высоты бочечной трибуны, начал свое обращение, в салуне послышался гул
голосов заинтригованной публики.
В честь торжественного случая Хопкинс оделся с особой тщательностью. На
нем были молескиновые брюки и вельветиновая блуза, перехваченная кушаком из
китайского шелка, в левой руке он держал шляпу из листьев веерной пальмы.
Свою речь он пачал тихим голосом, часто, как было замечено, поглядывая в
небольшое отверстие, заменяющее окно в салуне и расположенное над головами
сидящей внизу публики.
- Я наставил вас на путь истинный, - заявил он в своем обращении. - С
моей помощью вы попали теперь в надлежащую колею и не выбивайтесь из нее. -
После этих слов он в течение нескольких секунд очень пристально глядел в
окно. - Вы познали трезвость и трудолюбие, которые всегда помогут вам
возместить любые потери, какие только выпадут на вашу долю. Я думаю, что ни
один из вас не забудет моего пребывания в этом лагере.
Он сделал паузу, и в тихом летнем воздухе прозвучали три револьверных
выстрела.
- Сидеть смирно, дьявол вас дери! - загремел голос нашего проповедника, в
то время как возбужденная выстрелами публика поднялась было на ноги. - Кто
двинется с места, тому пуля в лоб! Двери заперты снаружи, и вам не
выбраться отсюда. Сядьте на место, тупые святоши! На место, собаки, а не то
я стреляю!
В изумлении и страхе сели мы снова на свои места, тупо тараща глаза на
нашего пастора и друг па друга. Илайес Б. Хопкинс, лицо и даже фигура
которого, казалось, претерпели поразительную метаморфозу, свирепо смотрел
на нас с высоты своей доминирующей позиции; на его лиде играла
презрительная усмешка.
- Ваша жизнь в моих руках, - заметил он, и только тут мы увидели, что в
руке он держит большой револьвер, а рукоятка второго торчит у него из-за
кушака. - Я вооружен, а вы нет. Если кто из вас пошевелится или заговорит,
он тотчас погибнет. Сидите смирно, и я вас не трону. Вы должны просидеть
здесь час. Эх вы, остолопы (презрительное шипение, с которым он произнес
эти слова, звучало потом в наших ушах не один день), - вы, верно, и не
подозреваете, кто вас так облапошил. Кто несколько месяцев строил из себя
пастора и святошу? Носатый Джим, макаки вы этакие! А Филлипс и Мол - это
двое верных моих помощников. Теперь они с вашим золотом ушли далеко в горы.
Эй! Прекрати! - последние слова были адресованы одному беспокойному
старателю, который мигом присмирел под яростным взглядом бушрейнджера и
дулом его револьвера.
- Через час они будут недосягаемы для любой погони, и мой вам совет - не
усугублять своего положения и не преследовать нас, а не то вы можете
потерять нечто более ценное, чем деньги. Моя лошадь привязана за дверью
позади меня. Когда придет время, я выйду отсюда, запру вас снаружи и
уберусь подобрупоздорову. После этого вылезайте, кто как сумеет. Мне больше
вам нечего сказать, разве только что вы - самое большое стадо баранов,
носящих штаны.
Последующих шестидесяти долгих минут нам вполне хватило, чтобы мысленно
согласиться с таким откровенным о нас мнением; мы оыли бессильны перед
решительным и отчаянным бушрейнджером.
1 2 3 4 5 6 7