Кажется, Лауэлл сохнет по нему. Правильно? – Мейфлауэр уставился на Клива, но не получив ответа, продолжил: – Я ошибся в тебе, Смит. Я думал, обращение к крепкому парню чего-то да стоит. Я ошибся.Билли лежал на своей койке с закрытыми глазами. Когда вошел Клив, он глаза так и не открыл. Лицо его было разбито.– Ты в порядке?– Да, – тихо ответил мальчик.– Кости не переломаны?– Я выживу.– Ты должен понять…– Послушай, – Билли открыл глаза. Зрачки его почему-то потемнели, или причиной тут было освещение. – Я жив, понятно? Я не идиот, тебе это известно. Я знал, во что влезаю, когда попал сюда. – Он говорил так, будто и в самом деле мог выбирать. – Я могу убить Лауэлла, – продолжил он, – а потому не мучайся зря. – Он на какое-то время замолчал, а потом произнес: – Ты был прав.– Насчет чего?– Насчет того, чтобы не иметь друзей. Я сам по себе, ты сам по себе. Верно? Просто я медленно схватываю, но в это я врубился. – Он улыбнулся самому себе.– Ты задавал вопросы, – сказал Клив.– Разве? – тут же ответил Билли, – Кто тебе сообщил?– Если у тебя есть вопросы, спрашивай меня. Люди не любят тех, кто сует нос не в свои дела. Они становятся подозрительными. А затем отворачиваются, когда Лауэлл и ему подобные начинают угрожать.При упоминании о Лауэлле лицо Билли болезненно нахмурилось. Он тронул разбитую щеку.– Он покойник, – прошептал мальчик чуть слышно.– Это как дело повернется, – заметил Клив.Взгляд, подобный тому, что бросил на него Тейт, мог бы разрезать сталь.– Именно так, – сказал Билли без тени сомнения в голосе. – Лауэллу не жить.Клив не стал возражать, мальчик нуждался в такой браваде, сколь смехотворна она ни была.– Что ты хочешь узнать, что суешь повсюду свой нос?– Ничего особенного, – ответил Билли.Он больше не смотрел на Клива, а уставился на койку, что была сверху. И спокойно сказал:– Я только хотел узнать, где здесь были могилы, вот и все.– Могилы?– Где они хоронили повешенных. Кто-то говорил, что там, где похоронен Криппен, – куст с розами. Ты когда-нибудь слышал об этом?Клив покачал головой. Только теперь он вспомнил, что мальчик спрашивал о сарае с виселицей, а вот теперь – про могилы. Билли взглянул на него. Синяк с каждой минутой делался темнее и темнее.– Ты знаешь, где они, Клив? – спросил он. И снова то же притворное безразличие.– Я узнаю, если ты будешь так любезен и скажешь, зачем тебе это нужно.Билли выглянул из-под прикрытия койки. Полуденное солнце очерчивало короткую дугу на отштукатуренных кирпичах стены. Оно было сегодня неярким. Мальчик спустил ноги с койки и сел на краю матраса, глядя на свет так же, как в первый день.– Мой дедушка – отец моей матери – был здесь повешен, – произнес он дрогнувшим голосом. – В 1937-м. Эдгар Тейт. Эдгар Сент-Клер Тейт.– Ты, кажется, сказал, отец твоей матери? – Я взял его имя. Я не хочу носить имя отца. Я никогда ему не принадлежал.– Никто никому не принадлежит, – ответил Клив. – Ты принадлежишь сам себе.– Но это неверно, – сказал Билли, слегка пожав плечами, и все еще глядя на свет на стене. Уверенность его была непоколебимой, вежливость, с которой он говорил, не делала его утверждение менее веским. – Я принадлежу своему деду. И всегда принадлежал.– Ты еще не родился, когда…– Это не важно. Пришел-ушел, это ерунда.Пришел-ушел, удивился Клив. Понимал ли под этими словами Тейт жизнь и смерть? У него не было возможности спросить. Билли опять говорил тем же приглушенным, но настойчивым голосом.– Конечно, он был виновен. Не так, как о том думают, но виновен. Он знал, кто он и на что способен, это вина, так ведь? Он убил четверых. Или, по крайней мере, за это его повесили.– Ты думаешь, он убил больше?Билли еще раз слабо пожал плечами: разве в количестве дело.– Но никто не пришел посмотреть, куда его положили покоиться. Это неправильно, так ведь? Им было все равно, мне кажется. Вся семья, возможно, радовалась, что он умер. Думали, что он чокнутый, с самого начала. Но он не был таким. Я знаю, не был. У меня его руки и его глаза. Так мама сказала. Она мне все о нем рассказала, видишь ли, прямо перед смертью. Рассказала мне вещи, которые никому и никогда не говорила. И рассказала мне только потому, что мои глаза… – он запнулся и приложил руку к губам, будто колеблющийся свет на стене уже загипнотизировал его, чтобы он не сказал слишком многое.– Что сказала тебе мать? – нажал Клив.Билли, казалось, взвешивал различные ответы, перед тем как предложить один из них.– Только то, что он и я были одинаковы в некоторых вещах, – сказал он.– Чокнутые, что ли? – спросил полушутя Клив.– Что-то вроде того, – ответил Билли, все еще глядя на стену; он вздохнул, затем решил продолжить признание: – Вот почему я пришел сюда. Так мой дедушка узнает, что он не был забыт.– Пришел сюда? – спросил Клив. – О чем ты говоришь. Тебя поймали и посадили. У тебя не было выбора.Свет на стене угас, туча заслонила солнце. Билли взглянул на Клива. Свет был тут, в его глазах.– Я совершил преступление, чтобы попасть сюда, – ответил мальчик. – Это был осмысленный поступок.Клив покачал головой. Заявление казалось абсурдным.– Я и раньше пытался. Дважды. Это отнимает время. Но я здесь, разве не так?– Не считай меня дураком, Билли, – предостерег Клив.– Я и не считаю, – ответил тот. Теперь он стоял. Казалось, он почувствовал облегчение; что рассказал эту историю, он даже улыбался, будто бы испытующе, когда сказал: – Ты был добр ко мне. Не думай, что я этого не понимаю. Я благодарен. Теперь… – он посмотрел в лицо Кливу, перед тем как сказать: – Я хочу знать, где могилы. Найди их, и ты больше не услышишь ни одного писка от меня, обещаю. * * * Клив почти ничего не знал ни о тюрьме, ни о ее истории, но он знал тех, кто это мог знать.
1 2 3 4 5 6 7 8