Способ был один: жениться и размножаться. Это помогло. Но времена изменились. Почти все младенцы выживают. Люди доживают до восьмидесяти и даже до девяноста лет. Теперь людей слишком много. Медицина, лучшие условия жизни и тому подобное. Так что, может быть, теперь есть другие пути. Может быть, людям следует жить одним. Может быть, должны быть двойные браки – два мужчины и две женщины или мужчина и две женщины, а может быть люди должны жить коммунами. Вариантов много. Наступили новые времена и они дают нам новые возможности. Брак мужчина-женщина не является более единственным ответом на вопрос. Есть другие…
Его монотонный голос начал оказывать на Элен усыпляющее действие. Вскоре она различала лишь отдельные слова: «…новые взаимоотношения… переход… мужчина и женщина… одиночество… мы можем…»
Его голос, затихая, уплывал все дальше, глаза слипались и наконец он прошептал так тихо, что она едва расслышала:
– Да, ты права, Элен, я боюсь…
В этот момент она ощутила, что любит его так сильно, что с радостью умрет, если это сделает его счастливым.
Но единственное, что она могла – это обнять его и гладить.
Он задрожал и пробормотал:
– Это не так-то просто…
– Я знаю, Юк, – шептала она, – я знаю.
Она боялась, что он разрыдается, но он удержался. Он просто лежал и чуть вздрагивал в ответ на ее ласку. Она думала об их первой ночи – той, когда появился Штангист и сказал, что у Эдит Фэй сердечный приступ.
Но теперь все было по-другому. Своими ласками она придавала ему силы. Правда, на это уходило много времени. Рука под его головой совсем затекла. Но она не убирала ее. Ей вдруг показалось, что их объединяет не только нагота, но нечто большее, что ей уже доводилось ощущать раньше, и это странное чувство было таким сладким, что ей хотелось смеяться и плакать одновременно.
Он обнял ее и прижался к ней. Несмотря на всю торжественность момента, они вновь предприняли попытку что-то сделать.
Они были разумными людьми, и она старалась не смеяться, пока он не прошептал ей на ухо:
– Детка, он все равно маленький!
После этого они разразилась хохотом и долго не могли остановиться, катаясь по кровати, сжимая друг друга в объятиях, задыхаясь, кашляя и совершая беспримерные безрассудства.
Что-то произошло, хотя ни один из них не мог сказать, что именно, но они переживали если не экстаз, то хотя бы радость. Не всем дано раскачиваться на люстрах и сохранять равновесие, стоя в гамаках. По крайней мере им казалось, что это длится бесконечно долго.
За окном стемнело, Белый дом утонул в вечерней тьме.
На обратном пути в Нью-Йорк, когда они уже приближались к аэропорту «Ла Гардия», он вдруг пристально взглянул на нее и сжал ей руку. Тоном неподдельного изумления он произнес:
– Знаешь, кажется у меня это сейчас получится.
– Черт побери, – свирепо произнесла она.

22

ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР Моя дражащая Элен!
Самым ценным в нашей дружбе для меня является наше умение разговаривать друг с другом. Говорить умеют все. Один говорит: «Я вчера ходил в кино», а другой отвечает: «Я видел Джоан в четверг». Но когда мы с тобой разговариваем, это кажется мне таким личным и таким значительным, что я решил написать тебе с такой же откровенностью в надежде на твое понимание и сочувствие к тому, что я скажу тебе и что не осмелюсь сказать.
При обычных обстоятельствах я бы сказал тебе все это лично. Но меня неожиданно вызвали по делам из города, и я не знаю, когда вернусь. Поэтому я решил, что лучше всего написать тебе. Хочу предупредить, что письмо получится довольно длинным, но я столько хочу сказать тебе и не буду в обиде, если ты не одолеешь его целиком с первого раза!
Прежде всего, дорогая Элен, позволь мне заверить тебя, что для меня вполне объяснимо твое нежелание уезжать со мной в Италию. Естественно, меня огорчил твой отказ, но я ценю реалистичность твоего взгляда на жизнь. Ты вдвое младше меня, у тебя есть свои дела и своя жизнь. А твои слова о том, что это будет восхитительной передышкой, говорят об отсутствии перспективы наших отношений для тебя. В этом, дорогая моя, я должен с тобой не согласиться. Уж меня никак нельзя упрекнуть в непостоянстве.
Ты сама приняла это решение, и я готов смириться с ним. Но ты простишь меня если я буду мысленно возвращаться к образам своей несбывшейся мечты: мы с тобой покупаем требуху и сыр на утреннем рынке, по склонам холмов карабкается ослик, воскресная месса в маленькой белой церквушке, босоногие женщины, собирающие в полях дикие «клецки» – основную статью дохода в этих местах. А безумные гонки на катерах по вечерам в пятницу, когда все пьют из бурдюков терпкое сицилийское вино! Как это все весело! Ну да ладно…
Да, мне уже перевалило за семьдесят. И я уверен, что ты считаешь меня «грязным старикашкой». Но разве я хуже других? (Я только надеюсь, что в наших, так сказать, более интимных отношениях, я не требовал от тебя слишком много и не причинил тебе боли и страдания.) Ты еще не знаешь, что происходит с человеком, когда он стареет. (Да и откуда тебе знать, если ты так неувядающе молода?) Прежде всего позволь мне заверить тебя, что некоторые из нас, обреченных состариться (как сказал Морис Шевалье: «Это не очень приятно – но разве есть альтернатива?»), в душе остаются навечно молодыми. То есть я лелею те же мечты и надежды, что и в восемнадцать лет. Во мне все кипит и бурлит, но что-то страшное происходит с сосудом, в котором заточен мой мятежный дух.
Вдруг начинаешь заботиться о том, чтобы не мерзнуть и не попадать под дождь. Стоит на небе появиться облачку, и ты спешишь надевать калоши, хотя еще недавно перспектива испортить сорокадолларовые ботинки представлялась пустяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79