На третьяке раздавали сплошь и рядом пыжей, и двадцатники, и пятнашки! Я встречал осужденных, довольных 22 годами или 13 годами! К тому же в автозэке со мной из Саратова выехали товарищи, направлявшиеся в соседний лагерь №2 строгого режима. И уж им-то я совсем не завидовал, потому что успел посидеть в СИЗО №2 внутри этого лагеря в декабре. Они там под утренним черным небом горланили песни и щелкали каблуками, как в фашистском концлагере. И кричали в шесть утра: «Спасибо зарядке, здоровье в порядке!»
В мае нормально приехать в лагерь. Тепло. И к наступлению холодов успеешь обвыкнуть.

* * *

Мы спрыгнули из автозэка с баулами, и оказалось, что выскочили мы на широкий плац, залитый солнцем. Нам приказали выстроиться в шеренгу, баулы у ног. И стоять.
Так много света я не видел с того дня в июле прошлого года, когда нас, обвиняемых по делу №171, приземлили на военный аэродром где-то неподалеку отсюда, у города Энгельса, в этих же заволжских степях. В тюрьмах ведь мало света и совсем нет пространства. Солнце над нами пылало.
В этот день оно опять вышло на работу, как и всегда, как и 230 лет назад. Тогда, 230 лет назад, солнце заволжских степей видело лошадь, шапку, бороду, желтые сапоги и синий кафтан Пугачева и рядом буйных башкирских и калмыцких всадников и яицких казаков. Яик давно уже называется рекой Урал. А Яицкий городок недалеко отсюда, через границу с Казахстаном, и называется он город Уральск. А Казахстан получил эти и другие обширные русские земли на халяву, в 1991 году, воспользовавшись предательством Ельцина, размышлял я.
Интересно, что в этих же местах, чуть севернее по Саратовской области, есть город Пугачев. Когда-то он назывался Мечетная слобода… По совпадению судьбы я обвиняюсь в попытке создать незаконное вооруженное формирование с целью оторвать от Казахстана Восточно-Казахстанскую область… А в Мечетной слободе раскольничий митрополит Филарет Семенов рассказал беглому казаку Пугачеву о беглом солдате Богомолове, назвавшемся Петром III, и о Яицком городке…
– Савенко! – закричал голос. – Савенко! Ты что, спишь?
И я пошел к группе военных. Остановился. «Эдуард Вениаминович, 1943 год, осужден 15 апреля 2003 года на четыре года. Начало срока 7 апреля 2001 го, конец срока 7 апреля 2005 года», – оттараторил я.
– Жалобы на конвой есть?
– Жалоб нет, – сказал я. Заметил, что среди них был военный с седой бородой. Очевидно, доктор. Впоследствии так и оказалось.
Они смотрели на меня как будто между прочим, как будто на простого зэка. Делали вид. Зная между тем и мое дело, и степень моей известности. Глубоко в глазах их сидело офицерское пенитенциарное любопытство. Я решил им сказать, что доволен приговором и собираюсь сидеть спокойно. Проблем доставлять не буду.
– Вы не признали себя виновным, – сказал один из них.
– Нет, не признал, но приговор мы не оспаривали.
– Встаньте на место, – сказали мне.
Я пошел и встал, где стоял до этого.

* * *

Потом нас повели в баню, где жестоко обшмонали. Раздев догола. Чтобы сбить с нас спесь, если какая осталась после тюрьмы. Нас запускали порциями в одно из банных помещений, где на стульях у стены сидели офицеры. Вначале нас, как луковиц, ободрали от носильной одежды, а затем, позволив нам натянуть трусы, предложили вывалить содержимое наших баулов на пол. Мы – голые, на корточках, они – одетые, на стульях. Унизительно, как в Освенциме.
«Нельзя», «не разрешается» только и цедили офицеры, обмениваясь злыми шутками в наш адрес. Свитер с горлом – нельзя, можешь закатать в горло свитера запрещенные предметы, одежда разрешается только черная (в этом мне повезло, я и на воле ходил в черной), не разрешается одежда с надписями, либо рисунками, либо знаками. У меня немедленно отобрали мой засаленный тулуп, лыжную шапку и многие другие страшно нужные предметы. Запрещено было почти все.
– Я хочу сдать эти вещи на склад. Когда буду освобождаться, они мне понадобятся, – сказал я, указав на запрещенные мои дорогие одежды.
– Родственники привезут, – меланхолично процедил офицер. – Освобождаться успеешь… Ты только заехал… А склада у нас нет. За хранение нужно платить.
– Готов платить за хранение, – подтвердил я.
Санек Быков, старший нашей хаты №156 на 3-м корпусе Саратовского централа, недаром проводил со мной инструктаж. Благодаря Сане все мои вещи сохранились, и с меня за их хранение не взяли ни рубля. Склад у них был, но офицер привычно лгал. Саня меня ввел во все эти тонкости, у него была шестая ходка. Спасибо, Санек! Пусть тебе легко сидится!
Потерпев фиаско с моими вещами, офицер решил взять реванш.
– Бороду придется сбрить, – сказал он.
– Готов, – сказал я. – Можно сейчас?
– Можно, – сказал офицер.
Я взял у обривающего в углу зэков быка из хозобслуги электрическую машинку и, встав в трусах перед зеркалом, сбрил в несколько движений бороду. Даже поранив губу.
– Ну зачем уж так, – сказал «мой» офицер. – Могли бы потом в бане.
Они ожидали, что я буду упираться. А я решил сразу уничтожить этот камень преткновения, дабы не давать им повода наезжать на меня. Я проходил два года в бороде в трех тюрьмах, где в принципе борода запрещена, я был единственным длинноволосым и бородатым узником среди шести тысяч зэка Саратовского централа. Я себя отстоял. Волосы с головы я сбрил еще 16 апреля, на следующий день после приговора. А вот сейчас уничтожил бороду. И тем их обезоружил. Дело было в том, что здесь за отказ сбрить бороду я мог уехать в карцер, а каждое пребывание в карцере откладывает возможность условно-досрочного освобождения на шесть месяцев. А я торопился домой, к Партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60