Каждая война, как видим, имеет свои тайны, свою изнанку. В Приднестровье подполковника Костенко застрелил, как теперь оказалось, в порыве гнева следователь. Костенко всего лишь хладнокровно рассказывал следствию, как он убил человека, оказавшегося близким родственником следователя. Чтобы замести следы и спасти следователя, придумана была инсценировка… Последняя эта версия смерти Костенко или будут еще версии?
Человек, рассказавший мне о смерти Бардодыма, просил меня о молчании. Однако я чувствую себя вправе поделиться с людьми грустной изнанкой героизма. Бардодым же все равно останется героем. Он приехал и воевал пару недель храбро за абхазский народ. Успел повоевать. Слава неопытному солдату и поэту. Люди, рискующие своей жизнью за дело далеких им народов, достойны уважения. Не упомянул я в репортаже и о разбойном попе двухметрового роста, об абхазском отце Виссарионе. Длинный, сухой, борода, черная ряса, отец Виссарион в прошлом два раза сидел в тюрьме. Один раз (с его слов) за то, что заступился за слабого в драке. Отец Виссарион сам рассказывает об этом и, кажется, гордится тем, что был разбойником, а стал священником. Он похож на Клинта Иствуда, актера американских вестернов. Священник он только три года, до этого, однако, двенадцать лет уже жизнь его так или иначе связана с церковью. Отец Виссарион — скандальный поп. Среди его подвигов — посещение пленных грузин, им он носил печенье и фрукты, и даже крещение чечена в православную веру. К сожалению, я, болван, не взял с собой фотоаппарата, а в Гудауте не нашлось фотографа, чтобы сопровождать меня, так что абхазская война — единственная, с которой я не привез фотографий. Большие ручищи отца-разбойника сжимают крест, как ручищи Клинта Иствуда — его кольт. Первое, что я подумал, увидев отца Виссариона: попа-разбойника должны очень любить дамы. Правда и то, что дам в Абхазии немного, и строгие законы мужского общества не позволяют им даже садиться за один стол с мужчинами. Война, впрочем, вносит свои коррективы в традиционные модели поведения. Так, многие абхазского традиционного воспитания девушки идут в медсестры. Их родители просят их застрелиться в случае, если ситуация такова, что не избежать плена. Дабы не быть изнасилованными. Я вспомнил противоположное — американскую мораль для юных девушек, не раз слышал я этот завет, живя в США: «Не можешь избежать насилия, расслабься и получи удовольствие». На встречу с Виссарионом мы отправились в Лыхнинский храм. Окруженная гранатовыми деревьями, старыми кипарисами и пальмами, церковь неповторимо красива. Построена она в VIII веке. В церкви находится усыпальница Сафарбея Чачба (Георгия Шервашидзе), абхазского правителя, убитого в 1821 году. Кипарис у входа на церковную территорию, очевидно, прожил много столетий, по меньшей мере два, ибо ствол его чудовищного диаметра. Земля Абхазии богата и красива, поэтому войны здесь, скорее, правило, а мир — исключение. Обычай хоронить мертвых в своих садах, а не на кладбище возник в свое время не от мирной жизни.
Терпкое молодое вино «Изабелла», жирная и пряная еда, солдаты, все молодые и горячие. Увы, не хватает только женщин. Первый сборник рассказов Хемингуэя назывался «Мужчины без женщин». Это были рассказы о войне.
Сцена в абхазском дворике. (Бывший зампрокурора Абхазии Лев Черкезия пригласил меня к своим родственникам.) Огромная лужайка напоминает настоящий остриженный английский газон, по периметру его стоят три больших богатых дома. Дома окружены поясом садов с мандариновыми и апельсиновыми деревьями, хурмой, гранатами, фейхоа. В загонах бродят индюки и павлины. Под навесом — длинный каменный стол. Высоко под крышей навеса сидит сокол, равнодушно поглядывая сверху на кур. По двору бегает несколько охотничьих собак.
Нас приветствуют дети и молодая женщина в черном. По-своему красивая женщина. Дети приносят стулья, женщина удаляется и возвращается с подносом, на нем чашечки с кофе. Чашечки узкие, маленькие. Удивительно эстетичен абхазский прием гостей. После кофе появляется обжаренная свинина. Кусочки берут руками и макают в неповторимого цвета барбарисовый соус. Женщина приносит брынзу, сделанные из застывшего виноградного желе колбаски и кувшин холодного свежего вина. Она выходит в сад и срывает мандарины и хурму. Приносит на наш стол. Сама становится рядом, спиной к стволу дерева… Черкезия встает и уходит в глубину сада поклониться могилам своих родителей. Возвращается взволнованный. «Здесь, — говорит он мне, указывая на лужайку, — была моя свадьба, а моя бабка, у нее ноги уже не ходили, смотрела на свадьбу вон из того окна. И радовалась…» Сокол двигается на своей жердочке, и звонит на шее у него крошечный колокольчик. Издалека слышны все время серии артиллерийских разрывов. У грузин много боеприпасов, недавно они захватили склад Советской Армии с 650 вагонами боеприпасов, потому они не отказывают себе в удовольствии артобстрелов. У женщины матовая кожа, черная косынка, завязанная сзади, маленькие ноги в мягких чувяках. Мне кажется, что она снисходительно глядит на нас, троих мужиков, захмелевших уже от четвертого кувшина «Изабеллы»… И это тоже война.

Сумерки средневековья
Москва-столица в декабре.
Улицы черны, мрачны, разрыты канавами. Заборы, за заборами нежилые дома, из которых вышвырнули население, да так ничего и не выстроили. Пыль и грязь повсюду. Переходя Цветной бульвар, ступил с тропинки в сторону, и нога провалилась по колено в грязь. Меж ларьками у Центрального рынка пробираются цепочкой граждане, в кромешной средневековой темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62