— Что угодно. Только бы мы опять были. — Она вдруг дотянулась к Генриху и быстро поцеловала его.
И, увы, так же мгновенно исчезла из номера отеля «Иль де Франс». Но Супермен все-таки успел почувствовать на своих губах горячие маленькие губы.
51
В это утро он впервые почувствовал боль в желудке. Генрих не ожидал ее так скоро. По его подсчетам, у него оставался еще месяц до боли… Но вот она пришла — боль, и Генрих лежал, боясь пошевелиться, на груди у него лежала теплая рука все еще спящей Алиски. Только их было уже не двое. Трое. Он, Алис и боль.
По его подсчетам, у него оставалось максимум две недели активной жизни с болью. До постели. Нужно было закругляться.
Генрих столько думал об этом моменте, что сейчас воспринял боль как нечто неизбежное и нужное — новый этап. Может, и смерть сама будет лишь новым этапом, несколько более радикальным, чем необходимо, подумал он с неким черным юмором.
Пока, для первых болей, — у него было средство. Супермен встал, осторожно (он не хотел, чтобы девчонка видела, что он будет делать) пробрался к выходу, отодвинул бесшумно дверь в шкаф, где висели Алискино пальто и его плащ и стоял чемодан. Отельная комната сегодня выглядела иначе, чем обычно. Вначале Генрих не понял, что произошло, но догадался очень скоро. Комната была светлая, очень светлая, значит, за окнами на рю Сент-Оноре было холодно, значит, тучи, охладившись, каким-то образом исчезли с неба, и парижское небо заливало парижское солнце в день 28 декабря.
Открыв свой чемодан, Генрих вынул из ящика картонную коробку с ампулами и другую коробку — металлическую, из нее он извлек на свет шприц и иголки, вошел в ванную, закрыл за собой дверь и занялся процессом приготовления шприца к действиям. Прокипятить шприц было негде — Генрих пожалел об отсутствии кухни и ограничился тем, что просто протер шприц алкоголем. Какое уж тут… Отломив острый носик ампулы и осторожно набирая иглой морфий из ампулы, втягивая морфий в шприц, Супермен вдруг подумал, что и Бодлер тоже умер, даже Бодлер, ну что же, умрет и Генрих… Супермен.
В Париже нет сейчас Бодлера, что ж, не будет и меня… Уже столетие, как удалился из Парижа Шарль Бодлер… Введя содержимое ампулы в вену, Генрих подумал, что его старомодное воспитание дает себя знать даже в таких серьезных вещах.
Боль скоро ушла… Супермен взглянул на часы — было десять часов утра. Он вернулся в комнату, девчонка спала, затолкав подушку Генриха между ног. Темные шторы лишь в одном углу светились розовым — отраженное от стекол отеля солнце.
Генрих положил коробки обратно в чемодан, на дно, под одежду, и наткнулся на несколько книг, захваченных им, среди других — томик «Цветов зла», двуязычный — французский текст и английский. Перевод на соседней странице. Порывшись в нем некоторое время, Генрих почему-то скоро оставил стихи и перечитал вступление — биографию поэта, написанную переводчицей, некоей Джоанной Ричардсон. Его внимание остановили следующие строки:
«Бодлеру было 21, и он вступил в наследство. Он жил на острове Сен-Луи, в восхитительном семнадцатого века отеле «Пимодан», набережная д'Анжу, 17…»
Супермен прочел еще девять страниц вступления и опять вернулся к указанному переводчицей адресу Шарля Бодлера…
Остров Сен-Луи находился в получасе ходьбы от отеля «Иль де Франс». Генрих еще раз заглянул в спальню — девчонка счастливо спала, посему Супермен решил совершить одинокую прогулку — пройтись до отеля «Пимодан» и обратно.
На рю Сент-Оноре было холодно. Как всегда в холод, в Париже белели тротуары. Генрих так никогда и не понял, почему тротуары белеют. Может быть, потому, что на каменных плитах выступает иней? Впрочем, думал Генрих со странным спокойствием, он уже никогда не разгадает загадку парижских тротуаров. И многие другие загадки.
«Никто никогда не учит человека, как нужно умирать, — размышлял Супермен. — С этой проблемой каждый справляется сам. Все эти огромные стада двуногих, населяющие поверхность земли, каждый в одиночку, «по-домашнему» решает проблему перехода в другой мир или, если другого мира нет, то исчезновения. Даже дебилы и идиоты справляются с задачей. Человек остается со смертью один на один, и, подготовлен ты или не подготовлен, — «это» неизбежно совершается. В любви можно спасовать иной раз (не встал вдруг член), в смерти, спасовал ты или нет, — «она» (если это она) настолько агрессивная дама, что доделает акт с тобой сама».
Генрих шел мимо бесчисленных магазинов, и на сей раз его, имевшего один плащ и один черный костюм, забавляло: к чему столько магазинов, почему столько шляп, пальто, костюмов и галстуков делается в мире? Неужели все это покупается? Он отнес свое недоумение именно к своему состоянию приговоренного к смерти человека. Если бы он сидел в тюрьме, то не много бы было выбора у Генриха — может быть, только мерить шагами камеру и каждое утро прислушиваться на рассвете к шагам в коридоре — не идут ли уже.
От того, что он мысленно перенес себя в еще более ужасную ситуацию, Супермен с облегчением вздохнул и оглядел рю Сент-Оноре. Запахи и звуки душной декабрьской тюрьмы исчезли из сознания, и Генрих с удовольствием вдохнул воздух декабрьского Парижа. На многих витринах — на стеклах кафе были намалеваны Пэр Ноэль, он же Санта-Клаус и Дед Мороз, и елки, и звери, и шары, и снегурочки… Приговоренный к смерти Генрих вышел к пересечению рю Сент-Оноре и авеню Опера — и ждал перехода… У ресторана «Рук Юниверс», похлопывая красными руками, чтобы согреться, стоял человек, ответственный за морскую живность, — за любимых Алис и Генрихом устриц и ракушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83