Стена табачного дыма ударила мне в лицо, желтый жирный свет ослепил меня, грубые мужские русские голоса оглушили. Зеленело бильярдное поле в центре, и округ его — голые, лишь в «плавках» — так назывался мужской купальный костюм в мои времена в эСэСэСэРе, — наполняли дом мужчины, безволосая и волосатая плоть их — мышцы: спинные, грудные, ручные и ножные. Гимнастический зал, задняя комната на стадионе? Предбанник? Казарма? Тюремный душ?
— Ага, Лимон привалил! — прохрипел волосатый Лева Старский. Седой чуб, «соль и перец», усы, как у гусара, движущийся едкий глаз — ближайший друг Сакса, он же его постоянный оппонент-противник, натирал мелом конец бильярдного кия. Плохо завязанный некогда в советской больнице пупок, всеми узлами, мускулистый, выглядел пуговицей на животе.
— Хватит надрачивать, Лев! Бей уже! — Сам Сакс, широкогрудый, маловолосатый, всегда странно молодой, несмотря на тонны водки, им выпиваемые, похожий одновременно на Пола Ньюмена и Роберта Редфорда, прислонил свой кий к бильярду и приветствовал меня следующим образом: схватил меня за ноги ниже колен и, подняв, закружил в дыму. — Лимон к нам приехал, ребята… Скажем welcome Лимону…
«Ребята» издали крики, которые издает стая ворон, когда к ним присоединяется еще одна ворона: захлопали руками, затопали ногами, некто шумно откупорил пивную банку. Молодой Ленька Литвак приблизился, распираемый всеми его ловкими и компактными мышцами гимнаста, — познакомился, протянув мне вверх, к голове Сакса, руку. И представил мне хмурого молодого человека по фамилии или кличке Пушкин и большого брюнета по имени Питер. В глубине за бильярдом невидимый мне артист заколотил в барабан или ведро.
Андрей Патрон, в кухонном фартуке (в розочках) на голом теле, вышел в круг света.
— Вы мне скажите, сумасшедшие, когда вы хотите жрать, чтоб я рассчитывал… Здорово, Лимонов… я разогревать вам два раза, как вчера, не буду…
— Только что пожрали — опять жрать, — сказал Сакс и опустил меня наземь, к моему удовольствию. Ко мне тотчас подбежали три собаки. Одна лизнула мне туфель, другая — руку, самая рослая — афганская борзая — положила мне лапы на грудь.
— Давайте жрать сейчас, — предложил Кирилл.
— Не хотим жрать, — сказал Старский. — Зачем? Бессмысленно. Все спим да жрем.
— Слушайте, идите вы на хуй! Я там на кухне вкалываю один, а вы тут, бляди, кочеврыжитесь, то хотите, то не хотите. — Патрон развязал фартук и, сняв его через голову, швырнул на бильярд. — Куховарьте сами, бляди, анархисты хуевы!
Под фартуком у него ничего не было, то есть одежды никакой. Внушительные яйца и очень приличный даже в кухонном состоянии член, которым Патрон покорил немало женщин.
Они загоготали.
— Обиделся, — сказал Сакс, явно тронутый и расчувствовавшийся. Поймал уходящего сердитого Патрона за шею, привлек к себе. — Миленький, друг ты мой, старикашка… Мы тебе Леньку дадим в помощь и жрать будем… — он поглядел на большие стоячие часы, — …сейчас одиннадцать, в полночь будем жрать. У бассейна или на террасе, мужики?
— У бассейна! — сказали мужики.
— Ну как, Лимонов, Париж? — Ударив наконец по шару, Старский подошел и облокотился на кий. — Все шелушится?
— Да, — согласился я, — обильно шелушится.
— Ты насовсем к нам или на побывку?
— На побывку. Книга выходит в «Рэндом Хауз». Кто ж в вашей реакционной стране после Европы согласится жить.
— Может, и реакционная, но живая наша Америка. У вас там в Европе дохлятиной пахнет. Мертвые все. Или сонные.
— Лимонов! — Кирилл, уже снявший брюки и шелковую рубашку, появился в юниформе команды Сакса, в «плавках». — Не давай Леве замудить тебя. Он большой мастер-замудильщик. Нас он уже всех замудил…
— Иди-иди, красавец, к своей девушке, — ласково сказал Старский.
— В доме есть девушка!
— Одна. Он привез. — Старский указал на Кирилла с презрением.
— Где же она, девушка?
— Читает. — Кирилл улыбался. — Устала, бедная. Нелегко расхаживать одной пизде среди десятка хуев. Психологическое напряжение сказалось, слегла в постель с книгой.
— С Лимоном будет одиннадцать хуев, — сказал Старский.
— Почему же вы не пригласите девушек? Девушки все же в хозяйстве нужны.
— Андрюха прекрасно готовит, Левка — готовит, я — готовлю рябчиков, пальчики оближешь, даже молодой Ленька — хороший куховар, на хуй же нам, чтоб пиздой в помещении воняло, — ответил на мой вопрос возникший за спиной Старского Сакс. — Ебаться мы в Нью-Йорк ездим: в мою квартиру. Два часа всего. Потом от баб в хозяйстве возникает грязь… лифчики всякие, трусы развешиваются…
— И эти люди, Лимонов, считались самыми крупными плейбоями и бабниками в Москве?! Женоненавистники!
— Считались. Самыми крупными. Могу подтвердить.
— Хули ты, Кирилл, Лимону про нас рассказываешь. Он тебе может о нас рассказать. Пока ты там в Ленинграде ходить учился, мы успели целую жизнь прожить.
— Конечно, дедушка, вы правы, дедушка, как вам будет угодно, дедушка…
— А где четвертый мушкетер, Член? — Я вспомнил, что Сакс, Старский и Патрон есть 3/4 целого, где еще один?
— Где? — Сакс постучал по краю бильярда кием. — Прошу тишины, головорезы!
Банда затихла. И только если дым способен шипеть, расходясь в воздухе, то шипел дым. И стучали американские часы, приобретенные Саксом вместе с усадьбой. В числе прочей мебели.
— Слышишь?
— Ничего не слышу…
— Ну как же, еб твою мать… — Сакс прошел, широкоспинный, к окну, распахнул его. (Только в этот момент я сообразил, что все окна в помещении почему-то закрыты.) Сделались слышны всплески и фырканье, как будто кто-то мылся под краном. — Теперь слышишь? Плавает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56