— Вы уезжали в семидесятых годах от коммунистических жлобов. Нельзя же теперь их лобзать!
— Иногда приходится закрывать глаза на какие-то слабости…
— Патриотические газеты сочетают трогательную любовь к вам с гонениями на секс, рок и прочее.
Тут остроумный Лимонов не нашелся что ответить и пустился в пространные рассуждения о роке.
На протяжении всей встречи не покидало ощущение, что Лимонов всех дурачит, создавая вокруг себя шумиху. На полном серьезе его воспринимают только «патриоты.»
Это враждебное и глупое описание моего вечера, но что возьмешь с недалеких людей.
Хочется сказать, что на полном серьезе меня воспринимали самые крупные люди России, и я воспринимал на полном серьезе крупных людей, не обращая ни малейшего внимания на репутации этих людей в прессе, на телевидении, у общественного мнения, патриотического тоже. Я раньше других заметил талантливых новых политиков, я в них верил, лидеры, на которых я поставил, не ушли с политической сцены, но, напротив, вышли на авансцену. В политических прогнозах я не ошибся ни в середине восьмидесятых, не ошибаюсь и сейчас. 13 ноября 93 г. «Комсомольская правда» опубликовала (под не соответствующим сути опроса заголовком «Кто за Кого») результаты опроса. Из сорока опрошенных (среди них такие персоны, как Егор Яковлев, Владимир Буковский, Александр Солженицын, Сергей Бабурин) я единственный назвал первым политиком Жириновского, оговорившись, что речь идет о чистом политическом таланте, без учета моей симпатии, антипатии или морали. Предложено было назвать десять имен, я назвал семь. Все названные мной являются сегодня главами парламентских фракций. Вот они: Жириновский, Бабурин, Зюганов, Травкин, Вольский, Явлинский, Гайдар. Из опрошенных помимо меня назвали Жириновского только Бабурин (десятым по значению) и колдун Юрий Лонго, у этого Жириновский на седьмом месте. Так что пока они иронизировали в своих газетах, я прекрасно понимал, кто есть кто.
Мартовские же смотрины закончились без скандала. Мне пришлось лишь некоторое время выждать, пока рассосется толпа у входа, где Владимир Вольфович создал пробку, подписывая мою книгу. Я хотел спать. Сон — единственный люкс в моей жизни, от которого я не в силах отказаться. Мои восемь часов — отдай мне, вынь да положь.
Потом была подготовка к чрезвычайному съезду Парламента СССР, снежные холодные солнечные дни марта. 16-го рано утром мы собрались все в комнате Сажи Умалатовой, в гостинице «Москва», потом сменили помещение, спустились вниз. Уже в другой, более обширный номер другого депутата. Они еще держались там в своих номерах, депутаты несуществующего уже Совета, разогнанные Президентом и их сотоварищами депутатами ВС России, которых, в свою очередь, — и как кроваво — разогнал Президент. (Но кто мог знать тогда об этом? Никто. Руцкой грозил депутатам СССР пятнадцатью годами тюрьмы, Хасбулатов пригрозил десятью.)
В предыдущих главах я уже писал об этих днях, о том, какое глубокое разочарование (первое, кстати сказать) я пережил 17 марта. Разочарование в моих новых сотоварищах, по крайней мере, в части депутатов. Проявленная съездом робость, умеренность послужили еще одной причиной, почему впоследствии я отшатнулся от парламентариев, даже от симпатичного мне Бабурина (депутата ВС РОССИИ), и явно предпочел еще сильнее облюбованных уже мною за темперамент и энергию Анпилова и Жириновского.
Но те морозные солнечные два дня в марте и многое дали мне. Я познакомился 16-го марта с генерал-майором Макашовым и с тех пор храню к нему теплое чувство. Макашов пришел туда, в депутатскую комнату, сел рядом со мной на кровать (мы все сидели на кроватях) и глухо ворчал, понимая, куда все это поворачивается. Депутат Голик, бывший советник Горбачева по правоохранительным органам, кругленький и похожий чем-то на самого Горбачева, стал зачитывать подготовленные для съезда резолюции. Требование отставки президента, резолюция о референдуме, о Вооруженных силах. Стало скушно. Депутаты задвигались, выходили курить в ванную, там стояли присланные каким-то сочувствующим директором молокозавода два ящика с молоком и кефиром в бумажных пакетах. Депутат Крайко с вызовом сказал, что он да, осудил ГКЧП в августе. Депутаты Самарин и Кириллов, оказалось (это для меня, новичка), из демократической «Межрегиональной группы»! Наконец прокурор Илюхин сказал то, что уже минут пятнадцать хотел сказать я: «Если вы родите пустые бумаги, народ вам больше не поверит. Вы что, хотите с ними играть в законность? Они вас объявляют вне закона, грозят сроком, а вы — в законность? Те методы, которыми вы работали, уже недейственны!»
«Нужно принимать такие решения, на которые могло бы сослаться будущее патриотическое правительство, которое мы образуем», — сказал Макашов.
«Нас всех посадят, если образуем, и будут правы!» — взорвался Крайко.
Мы вышли с Альбертом Михайловичем Макашовым и прошлись по вестибюлю. Он сказал мне, что читал многие мои статьи. «Времени у командующего военным округом мало, но читал. Адъютант мой, подполковник, обыкновенно прочитывал прессу и у тех статей, которые считал нужным, чтоб я прочел, ставил по важности одну, две или три птички. Ваши статьи шли всегда с тремя. Так что я их все читал». Никакой Гумилев, наверное, не испытывал подобного удовлетворения от пожатия руки человека, застрелившего императорского посла, подобного тому, которое испытал я там, в вестибюле гостиницы «Москва». Макашов был для меня человек-легенда. Он попал в мое поле зрения еще в 1988 году, когда, будучи военным комендантом Еревана, арестовал семь из одиннадцати членов «Комитета Карабаха», армянской организации, ратовавшей за присоединение Нагорно-Карабахской автономной области к Армении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72