Потому я покупаю хлеб вперед, пару буханок, «а случай, если вдруг слягу».
«А отец?»
«Твой отец, от него толку мало. Он колбасы может купить, яичницу может сжарить, если уж прижмет, но всегда покупает не те продукты, а то, что легче купить, за чем стоять не надо».
«Разбрасываетесь вы тут, — сказал сын. — Газ вот у вас всегда горит. Ведь отопление есть, батареи горячие».
«У всех так, — мать повернулась к нему, в руке тарелка, — все подтапливают газом. А у вас во Франции что, не так?»
«Ха, мам, у нас везде счетчики газа установлены. Чем больше сожжешь, тем больше заплатишь. Если б я, как вы, газ жег, мне бы тысячи каждый месяц пришлось платить».
«Это у вас государство такое жадное? — удивилась мать. — Что ж газ-то считать? Мы каждый месяц три рубля платим. Правда, у нас горбачевские мудрецы хотят тоже как у вас сделать. Телефон вот, уже предложение внесли, за каждый телефонный звонок чтоб люди платили. В зависимости от длительности. Раньше только за междугородные так платили».
Как-то вечером, было едва ли шесть часов, но по тюремному расписанию казалось, что поздний вечер, раздался телефонный звонок. Взяв трубку, мать сделалась суровой. С каменным лицом мать побеседовала с кем-то и, положив трубку, поглядела на сына с вызовом. «Я сказала ему, что тебя нет. Что ты не приезжал». — «Кому ему, мам?» — «Псевдодругу твоему Чурилову. Это он звонил… Ему сообщил сплетник какой-то московский, что ты был в Москве, но из отеля исчез. Наверное, мол, он, то есть ты, в Харькове находится. А я ему на «Вы» и официально: «Нет, вы ошиблись, Борис, у вас неверная информация. Нет его тут». Вот так!»
Отец с кресла поддержал мать: «Не любим мы его, что тут поделаешь. Все за то, что никогда не пришел он к нам о тебе рассказать».
«Вы уже упоминали об этом, — сын вздохнул. — Только вы зря на него. Я многим обязан Борьке, я к нему книжки смотреть ходил по искусству, он единственный был в поселке интеллигентный человек, пусть и рабочий. Он меня от шпаны пытался оттащить…»
«Плохой, плохой он человек, — сказала мать убежденно. — Он заикаться стал, извиняться, что не заходит. Мол, работа, жена, дети… Работает он дома, а зайти к нам, так он рядом, в соседнем микрорайоне, живет, тут пешком десять минут. Восемь лет прошло, как он в Париже тебя видел. И за восемь лет времени не было! Я обижусь на тебя, сын, если ты с ним встретишься!»
Матрос не судил бывшего друга за то, что тот не навещает его родителей. Плохой сын, он не имел права судить плохого друга. Но, пожелав быть хотя бы на неделю хорошим сыном, он пообещал матери, что не станет встречаться с Чуриловым.
Он решил не встречаться ни с кем, посвятить этот приезд родителям. И встречаться, впрочем, мало с кем хотелось. С Чуриловым хотелось, но впервые в жизни он решил послушаться родителей.
Дав себе слово не видеть бывших друзей, он не отказал себе во встрече с городом. Расспросив у матери в самых общих чертах о топографии микрорайона, он совершил первую пробную прогулку к метро. По морозным белым плоскостям, никого ни о чем не спрашивая, он добрался, куда хотел. Тридцать пять минут туда, тридцать обратно, ничего интересного, снег и здания из белого кирпича и серого бетона в снегу. Мороз нащипал ему уши и нос, но грудь не заболела.
На следующий день троллейбусом, затем в неприлично огромном метро (в его времена метро еще не существовало) добрался он до центра, до Советской площади. Ранее она называлась Тевелева. Чем провинился покойный Тевелев, чем заслужил немилость, осталось ему неизвестным, так как матрос об этом никого не спросил, не желая показаться подозрительным. Снег валил в этот день с неба на город и на блудного сына и тотчас же выбелил бушлат и «капитанку». В центре площади, там юный Индиана-книгоноша торговал книгами с раскладных столов, возвышался новый мускулистый монумент из гранита, нескольких темных тел. Дома номер 19, где он жил зеленым юношей с Анной и с тешей, не оказалось. Исчез. На его месте располагались густо-розового гранита плоскости, должно быть, нечто символизируя. Однако кирпичная крепость, когда-то здание ломбарда, краснела сквозь метель. Между первой и второй дверью ломбарда он как-то раз совокупился с Анной. Он обошел крепость и по нескольким ступеням поднялся к историческому месту своей юной любви. Двери были крест-накрест заколочены серыми толстыми досками. Однако самый низ дверей чернел дырою, из дыры вывалился грязный сырой мусор и в обилии экскременты, собачьи или человечьи, было непонятно.
Опустив голову, заснеженный матрос пересек Рымарскую улицу и зашел во двор Исторического музея. Оба танка оказались на месте. Они нисколько не постарели, ни Т-34, первым вошедший в Харьков в 1943 году, ни английский — ровесник его отца. Он потрогал шершавую клепаную кожу английского танка и покинул двор. Сбив капитанкой снег с бушлата, пошел на Сумскую улицу. Ресторан «Театральный» теперь назывался «Фруктовый бар» и был закрыт. В 1964 г. в «Театральном» пел для харьковских воров блатные песни гомосексуалист Авдеев, тип с темными кругами под глазами, вечно подкуренный «анашой». Авдеев часто останавливал его, пьяного юного поэта, бредущего, покачиваясь, ночью домой, и полувшутку, полувсерьез пытался его соблазнить. «Зачем тебе твоя сумасшедшая женщина, а? Будешь жить с интеллигентным человеком…» Еще в Америке Индиане сообщили, что Авдеева зверски убил любовник…
Ресторан «Люкс» назывался теперь просто «Ресторан» и был закрыт по «техническим причинам». Сумская была разрыта во многих местах. Некоторые дома были снесены, но за заборами никто не работал. Протолкавшись сквозь негустую толпу на Театральной площади к забору, он обнаружил среди сотен объявлений ничем не примечательное, но красными чернилами написанное от руки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95