Из восьми зимних обитателей деревушки двое были любящая семья гомосексуалистов - они выращивали коз, производили из козьего молока экологический сыр и продавали его в ближайшем городке Сент-Шиньян. Шестеро остальных обитателей были дети, девочки и старики.
В Ницце нас ждала квартира подруги Наташи. В доме с коридорной системой. Там был балкон, неудобная постель, похожая на лежанку на русской печи. Я донимал Наташу своей похотью, а она раздражённо оборонялась. Или объявляла: "Ну давай, давай" и возмущённо лежала как мёртвая. Вечерами мы ходили в рестораны. Наташа была красивая; загорелые ноги, красная юбка, чёрная кофточка в белый горошек, хриплый голос, мрачное насмешливое лицо. Но и в ресторанах ей не нравилось, хотя я выбирал дорогие, в тот год я хорошо зарабатывал. Это был последний мой мирный год: 1990-й.
И в (.?.) ресторанах ей было скучно. В Париже мы не ходили в рестораны, потому что Наташа и так работала в ресторанах, много лет в дорогом "Распутине", потом в демократичной "Балалайке". Я всегда был такой проницательный, что самому было противно. Диагноз мне был ясен. Если в Кампрафо не было мужчин, и не кому было глядеть на Наташу, восхищаться ею, говорить ей комплименты (белёсый, с фигурой подростка, тощий, часто обкуренный Мишель Бидо, наш друг, тотально не подходил для флирта), то в Ницце было много мужчин, половина официантов Ниццы выглядели как Ален Делоны, однако был непреодолимый фактор, препятствие между Наташей и Делонами - я. Наташа меня любила, но и жизнь она любила так же сильно. Её удовлетворил бы, пожалуй, и лёгкий флирт, но у нас даже не было компании. Так что месяц аскетизма дал о себе знать. Наташа плавала всё серьёзнее.
Я изучал въевшиеся, прилипшие к ногам камешки. Заметил на них мазут. По всей вероятности вечерами потерпевшие дорожно-транспортные происшествия мсье или мадамы спускались к пляжу, чтобы омыть некие детали своих автомобилей и подпортили пляж тем, что ставили на него карбюраторы и амортизаторы. Я встал, нащупал взглядом далеко у кромки красных буёв плывущую голову Наташи. Повернулся к городу Ницца. Балконы роскошных отелей были покрыты разноцветными тентами. Над Ниццей дрожало знойное марево. Это были счастливейшие дни скуки и непонимания.
Мы посетили русский Собор, и бешено поругались на вокзале. Она выкрикнула мне всё, что ей казалось, было во мне плохого и отвратительного, и что её не устраивало. Тогда я был потрясён несправедливостью обвинений, сейчас не помню ни слова. Потом мы помирились и быстро ехали на TGV, на скоростном экспрессе в Париж. Я выпил две литровые банки ледяного пива и, добравшись до нашей квартиры на Rue de Turenne, стал умирать от удушья. Вскоре выяснилось, что это были первые приступы астмы.
Чёрное море / Одесса
В Одессу нас привезли ребята из Службы Безопасности Приднестровья. В машине. Машина была удобная и современная, пахла кожей. Между её подушками и под ними и в них ребята из Службы Безопасности Приднестровья ещё в Тирасполе рассовали всякие штуки, о которых мы вспомнили только в последний момент и которые перевозить запрещается Уголовным Кодексом Украины. До того как подвезти нас к вокзалу, ребята из Службы Безопасности остановились на тихой одесской улочке и перевели то, что запрещается перевозить, в наши с Владом сумки. Остановившись у вокзала мы вышли и обнялись. Второго сопровождающего я больше не видел. С офицером Сергеем Кириченко увиделся через два года в Москве, он приезжал хоронить отца. Единственный наследник квартиры на Лесной улице, Сергей должен был осенью 1994-го сдать квартиру мне, но был убит в октябре. Якобы чистил пистолет и пуля случайно попала ему в голову. Дело происходило на первом этаже, окно было открыто, в начале октября в Тирасполе ещё тепло. Это через два года. Ну а тогда мы стояли на раскалённом асфальте Одессы у вокзала. Р-раз и дружно обнялись. Все здоровые и молодые. Четверо. Влад Шурыгин - капитан, журналист газеты "День", Сергей и четвёртый парень.
Расцепившись, мы пошли с Владом в вокзал. Мы возвращались с войны, с войны в Приднестровье в Москву. Билетов в обычных кассах не было. Даже у барыг. Мы поднялись на второй этаж и заняли очередь в воинскую кассу. Подумав, я оставил Влада в очереди, а сам отошёл звонить по телефону. По дороге сюда, на войну, в поезде Москва-Одесса меня узнал владелец "видео-бара", так называлось это изобретение, бывший вагон-ресторан, откупленный этим предприимчивым евреем. Еврей узнал меня, он читал мои книги, потому весь путь до Одессы я наслаждался жизнью - пил порядочное шампанское, смотрел боевик и ел жареную курицу. Вспомнив, что у моего одессита-поклонника "чудовищные связи" (так он сам заявил: "У меня чудовищные связи") на железной дороге, я стал набирать номер его телефона, считывая его с клочка газеты. Номер не набирался. В зале ожидания воняло как во всех залах ожидания Советского Союза, хотя он и перестал существовать. Воняло нечистой одеждой, дерьмовой едой, тухлятиной, кислятиной, бомжовой мочой и едким потом южных женщин. Краем глаза я увидел, что милицейский украинский капитан, ставший в очередь за капитаном Шурыгиным, разговаривает с ним, указывая на правый бицепс Шурыгина. Мой капитан подкручивает усики и, семеня ногами на месте, отвечает их капитану нечто презрительное и неприятное. Это было видно по выражению лица моего друга, я их все изучил. Вот так, когда он стоит боком и бросает слова через плечо - это верный знак ссоры. Милицейский капитан тычет пальцем в бицепс Шурыгина. Мой капитан легко отталкивает палец. Я уже давно не набираю номер одессита, я держу трубку в руке, и наконец до меня дошла суть ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10