– Ты что в арт-дилинг перешел? Антиквариатом торгуешь?»
«Ты не хуя не понял, маленький, – сказал он ласково. И плюнув на зеленую пятерку, пришлепнул ее к прилавку. – Новый, что ни на есть взаправдашний Мальтийский крест может Мишаня поиметь, если захочет выложить определенную сумму. С бумагой, как положено, удостоверяющей что он – кавалер ордена… Мальтийский крест – 50 тысяч долларов, орден Подвязки – тот подороже будет… Хули ты на меня вылупился, думаешь Борщаговский с ума соскочил? Нет, маленький, просто у меня связи появились. Давай, сумеешь загнать Барышникову орден, десять тысяч из пятидесяти – наши. Пять мне – пять тебе. По-братски. А если за шестьдесят загонишь – двадцать тысяч наши! Ловкость рук и никакого мошенничества… – Он опять взглянул на часы. – Ой, бля, мне надо валить. Я завтра тебе в отель позвоню, идет?»
Мы вышли в метель.
Прыгая по Централ-Парк-Вест к отелю я думал, что могу попросить Лешку Кранца познакомить меня с Нуриевым. Лешка был когда-то его любовником. Пять тысяч с Барышникова, пять с Нуриева, я смогу снять квартиру и перебраться наконец на следующую ступень социальной лестницы… А может Борщаговский заливает? Вряд ли… он конечно любит помечтать, и у него остается достаточно нереализованных проэктов, но многие он реализовывает. И мани какие-то у Борщаговского всегда есть. И квартиру на пятьдесят первой улице и Девятой авеню он сумел выбить от Сити-Холл бесплатно, как «артист». Живет теперь в модерном билдинге с элевейтором и двумя дорменами на каждый подъезд. Правда в этом билдинге полно черных и даже пуэрториканцев, но все они «артисты», а не просто черные и пуэрториканцы. И опять же – центр Манхэттана, а не у хуя на рогах… Нет, Борщаговский умеет делать дела и зря пиздеть не будет. Каким однако образом он достает ордена? Для этого нужны связи с правительствами. Ведь ордена даются правительствами. А может быть за этим скрывается мошенничество? Скажем я уговорю Барышникова купить крест, а грамота, или какой там документ сопровождает крест, окажется подделкой? Бланк, например, подлинный, но украден?..
Размышляя над всеми этими проблемами, я поднялся в грязном, как опорожненный мусорный бак, оцинкованном элевейторе на свой десятый этаж отеля «Эмбасси». Из многих комнат просачивалась громкая музыка. Черные обитатели отеля и не думали еще ложиться. В то время как в белых домах пригородов уже звенели очевидно, первые будильники…
Разбудил меня звонок телефона. «Да…» – пробормотал я.
Бодрый голос Борщаговского заорал зычно и сильно в мое сонное ухо: «Ты совесть имеешь, бандит… Давно, еб твою мать, следует звонить Барышникову, дело делать, а ты в кровати телишься…»
«Не ори, Борщаговский, – попросил я. – По утрам у меня уши хрупкие…»
«Чтоб был в десять вечера сегодня в… – он помедлил, обдумывая где… – в том же кофе-шопе, где мы кофе ночью пили. ОК? Хозяин хочет видеть тебя. Хочет с тобой побеседовать. И получишь плакаты…»
«Какой Хозяин, какие плакаты?»
«Не задавайте лишних вопросов, товарищ. Подробности объясню при встрече.» – Хохоча, злодей положил трубку.
Никакого Барышникова конечно дома уже не было. На звонок ответила строгая женщина, убиравшая его квартиру на Парк-Авеню. «Он с восьми утра на репетиции.» Ясно было, что Барышников встает рано, дабы тренировать свои ноги. Они ведь приносят ему мани. Барышников был обязан заботиться о своих ногах.
С предосторожностями мы приблизились к нужному дому на седьмой авеню. Борщаговский несколько раз огляделся, прежде чем войти в дом. В холле, довольно запущенном, дормена не обнаружилось. Не взяв элевейтор, мы стали взбираться по лестнице. Он впереди, пыхтя я – сзади. На мое предположение, что он опасается закона, и следовательно мы совершаем нечто криминальное, Борщаговский обругал, меня.
«Дурак ты, маленький… закон не запрещает давать ордена известным людям. Дело лишь в том, что Хозяин – важный человек, и он не хочет быть скомпрометирован связями с такими подонками, как мы с тобой.»
«Я не считаю себя подонком», – возразил я, обидевшись. «Хорошо, маленький, считай себя, кем ты хочешь. Только, пожалуйста, никому не пизди о том, что увидишь. Хозяин – важный католический церковный чин, что-то вроде архиепископа будет, если на шкалу рашэн ортодокс церкви перевести. Ему связи с жидами анархистами противопоказаны.»
«Ты значит – жид, но почему я – анархист?»
«А кто ты, маленький? – ласково спросил он и даже остановился чтобы взглянуть мне в лицо. – У тебя ни хуя нет и висит плакат с лозунгом Бакунина над кроватью: „Distraction is Creation“. Анархист, кто же еще…»
На пятом этаже мы остановились. Ближайшая к нам дверь тотчас открылась. Очевидно к нашим шагам прислушивались за дверь» «Входите быстро» – сказал голос. Мы вошли. В темноту.
За нами закрылась дверь. Вспыхнул свет. Из-за спины Борщаговского вышел человек. Поношенный черный костюм, черная рубашка с куском белого целлулоида под горлом. Седые короткие волосы. Лицо загорелое и морщинистое. Сильные серые глаза. «Вас никто не видел на лестнице?» – спросил он.
«Нет, экселенс, – сказал Борщаговский. – Ни одна собака». – Взяв меня за плечо, Борщаговский развернул меня. – Вот этот парень, о котором я вам говорил, «экселенс».
«Экселенс» поморщился. «Я неоднократно просил вас, мистер Борщаговски, называть меня Стефаном…»
«I beg your pardon» , Борщаговский выглядел очень смущенным. Об этом свидетельствовала даже несвойственная ему формула извинения. Он замолчал. Вслед за «экселенс» мимо книжных шкафов мы прошли в высокую залу. Я понюхал воздух. Пахло как в музе. Нежилым помещением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54