– Я-то приехал побеседовать с тобой по-человечески, а ты… Тварь неблагодарная!
В ответ Дроздов услышал молчание.
– Послушай, идиот! – разозлился он. – Мне нужно знать все в точности! Понятно? Иначе я буду отрезать от тебя по кусочку в час, пока не расколешься!
– Если хочешь узнать, спустишься вниз, – сообщил Богдан. – Хотя бы для того, чтобы меня разрезать.
– Ну, черт с тобой! – рявкнул Дроздов. – Спущусь. Ты сам этого хотел.
Он принес из кухни узкую деревянную лесенку и утопил ее в темном квадрате люка. Освещая путь лампой, энкавэдэшник начал спускаться в подвал, морщась от дурного запаха.
В свете керосинки проступили земляные стены, несколько бочек с прокисшим огуречным рассолом и довольно большая яма, вырытая в полу. Возле нее кутался в драное одеяло отощавший до костей мужчина. На его впалых щеках проросла двухнедельная борода, в черных глазах, казавшихся огромными на отощавшем лице, полыхал огонь безумия.
– Подкопчик роешь? – усмехнулся Дроздов. – Слава графа Монте-Кристо спать не дает? Тут тебе не замок Иф, отсюда не выберешься.
Держа «наган» у бедра, он поставил лампу на одну из бочек, сорвал с пленника одеяло и зло вышвырнул из подвала приспособленную Богданом для рытья доску.
– Кушать, поди-ка, хочется, а? – юродствовал Дроздов. – Сколько же дней, как еда кончилась?
– Здесь день от ночи не отличишь, – спокойно проговорил пленник. – Давно кончилась.
– Значит, хочешь кушать-то? – Дроздов присел перед Громовым на корточки и впился взглядом в почерневшее, обросшее лицо. – Итак! Повтори мне, коллега, будь так любезен, что ты говорил про гору? Это должна быть какая-то особенная гора? Определенной высоты? Может, порода камня имеет значение? Говори! Я спустился! Ответишь, получишь пожрать.
– Нет. Не отвечу, – покачал головой Богдан. – Не вижу смысла.
– Ладно, я тогда сразу к делу, – снова завелся Дроздов. – Идет? Для начала я тебе прострелю ноженьку. Потом другую, потом до рученек дело дойдет. Пока не увидишь смысл.
– Бога не боишься, убийца? – поднял опущенные веки Богдан и обжег Дроздова пылающим взглядом. – Бог-то твой православный не простит убийства! А? Чужой-то простил бы, а свой не простит! Что с твоей вечной душой будет?
Души, по новым понятиям, нету, – оскалился Дроздов, вытаскивая «наган». – Одни тела! А тело что? Прах! За него и греха нет никакого. Из праха вышли, в прах вернемся.
– Не пугай меня, Дроздов. «Наган» у тебя отобрать, сам от страха умрешь. Тебя, если что, я и мертвый в могилу сведу! Тебя ведь расстреляют, если ничего не скажу?
– Не расстреляют! – торжествующе поднял оружие Максим Георгиевич. – А вот я тебя точно убью, если будешь молчать.
– Так чего тянешь? – усмехнулся Богдан. – Стреляй сразу.
Дроздова это взбесило.
– Сразу не получится, только по частям, – Максим Георгиевич вздохнул. – Вынуждаешь ты меня. А я человек ведь тонкий. Образованный. Мне чужие мучения страдание доставляют.
Богдан надменно скривил губы.
– Что ты губешки морщишь? – взвизгнул Дроздов, взвел «наган» и выстрелил Громову в бедро.
Пламенем из ствола шарахнуло так, что на пленнике вспыхнули ватные штаны. Максим Георгиевич затоптал пламя, наступая прямо на Богдана, не обращая внимания на громкие стоны раненого, и отошел на пару шагов.
– Первый блин комом, – вздохнул он. – Попробуем еще?
Богдан корчился на полу. Тихо шипя от боли, он обхватил руками простреленное бедро, ткань штанов пропиталась кровью и перестала тлеть.
– Я ничего не скажу… – простонал пленник и, оскалившись, словно загнанный в угол волк, начал бросать в лицо Дроздову короткие резкие фразы. – А тебе все равно не спастись! Ты ж не веришь в материализм! Не веришь!. Я вижу! Я еще в церкви заметил, когда мы с тобой в первый раз встретились. Боялся ты меня на алтаре допрашивать, а? В подвал уволок! Все вы пытаетесь верить, что атеисты. Но только вместо Бога вами правит страх! Мелкие, жалкие людишки. Раньше за вас Бог все решал, а теперь – страх!
Дроздова окатило холодной волной, и слово «страх» закрутилось в мозгу, сбивая дыхание и вызывая желание спрятаться, убежать, пойти в церковь покаяться. И это привело Максима Георгиевича в ледяную беспощадную ярость, при помощи которой он всегда справлялся со страхом.
– Решил красиво подохнуть? – зло прошипел Дроздов. – Не получится. Я тебя здесь спалю, как сурка в норе!
Дрожа от гнева и страха, он вскарабкался по лесенке, швырнул вниз полную керосина лампу, закрыл люк и трижды выстрелил из «нагана» сквозь доски. Потом чертыхнулся и пальнул еще два раза.
«Хватит мне и того, что ты рассказал», – подумал он, в темноте пробираясь к выходу.
Через пробитые пулями дыры в потолок ударили три луча от разгоравшегося в подвале пожара. Добравшись до машины, Максим Георгиевич торопливо устроился на переднем сиденье и с силой захлопнул дверцу.
– Поехали, Сердюченко. И дай мне спирту еще. Черт!
«Эмка» развернулась, въехав задом в сугроб, и медленно покатила в сторону проезжей дороги. Через минуту снег озарился оранжевыми сполохами огня, вырвавшегося через окна дачи.
– Терем горит! – испуганно обернулся водитель.
– Езжай вперед, Сердюченко! Вперед! – заорал Дроздов. – Езжай! И чтоб ни одна живая душенька не прознала, что мы здесь сегодня были. И сам забудь, что видел! Понял?
– Понял, чего ж тут не понять, – согласился шофер.
– Хорошо. Отличный ты водитель. Премию тебе выпишу. Только не увязни тут! Даже не вздумай увязнуть!
Перед выездом на дорогу забуксовали, но Сердюченко, отбросив на затылок фуражку и утирая пот, все же вывел машину из прорытых колесами ям.
– Так что? – спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24