И знал, что эта самая женщина
регулярно изменяет своему исполину - даже подозревал с кем, хотя и
сомневался. По-видимому, о чем-то догадывался и сам Толик, потому что
уголки его губ временами опускались ниже обычного, а тусклые глазки
окончательно скрывались в печальной амбразурной глубине.
Уже не раз под пасмурное настроение Евгений Захарович приглашал его к
себе на бутылочку, и никогда еще Толик не отказывался. Он приходил точно в
указанное время с нехитрой закуской в карманах и с молчаливым упрямством
на протяжении всей вечеринки цедил из стакана жиденький чай. Толик боялся
спиртного, как огня. Он объяснял, что если выпьет даже самую малость, то
обязательно сотворит что-нибудь страшное. Евгений Захарович склонен был
этому верить. При желании Толик в самом деле мог натворить бед. Он обладал
чудовищной силой и с грустью рассказывал, как в молодости частенько носил
свою остроносую жену на вытянутой ладони. Его и сейчас эксплуатировали
все, кому не лень, и уже не однажды, возвращаясь с работы, Евгений
Захарович наблюдал, как с сопением Толик заносил по лестницам
мертвенно-бледные холодильники, скрипучие шкафы и телевизоры. В такие
минуты Евгений Захарович приходил в крайнее раздражение, легко забывая,
что и сам частенько прибегал к хозяйственным услугам Толика. Впрочем, если
бы такие мысли и забредали ему в голову, он без стеснения оправдал бы себя
особым положением "друга", ибо знакомые - это только знакомые, а друзья -
это всегда друзья. И, стискивая кулаки, Евгений Захарович с негодованием
бросался на людей, заставляя выплачивать Толику законный заработок
грузчика, а самого Толика ставить чертовы шкафы, телевизоры и холодильники
на землю - до окончания финансовых переговоров. Подобные вмешательства в
чужие дела Евгений Захарович также ставил себе в заслугу. Потому что
по-прежнему сомневался, а был ли он в действительности другом Толика?..
Лишь на войне все ясно и двухцветно, но в минуты, когда на его глазах
чужая утварь перекочевывала из грузовиков на верхние этажи, а сам он,
ругаясь, отстаивал права Толика, Евгений Захарович по-настоящему начинал
верить, что да, был...
Проходя мимо скамейки, он обменялся с Толиком тусклым утренним
приветствием и заторопился к далекой автобусной остановке. Он немного
опаздывал и потому шел чуть быстрее обычного. Автобусное расписание
въелось в него до секунд, до мгновений, и он абсолютно точно знал темп и
меру необходимого шага, достаточную частоту дыхания, чтобы успеть на
рейсовый автобус. Наверное, это нельзя было назвать собственной заслугой.
Нечто работало помимо сознания, помимо зрения и слуха, словно где-то в
глубине мозга включался безошибочный автомат, по ежедневной привычной
программе влекущий Евгения Захаровича сначала к транспорту, а несколько
позже - к вертушке проходной.
Чуть впереди молодой лошадкой выцокивала на каблучках Настасья. Она
обитала на одном этаже с ним, одна в двухкомнатной квартире. Густо
подкрашиваясь, по возможности соблюдая видимость фигуры, она терпеливо
поджидала крутого перелома в судьбе, высматривая на горизонте некого
принца, способного пойти на все - в том числе и на скромную свадебку, в
которой именно ей, Настасье, пришлось бы сыграть главную роль. С планом
коренного перелома у нее что-то не клеилось, и оттого год от года портился
ее с самого начала далеко не ангельский характер. Во всем подъезде, да и,
пожалуй, во всем доме не нашлось бы уже жильца, с кем не скрестила бы она
своей ядовитой словесной рапиры. Евгений Захарович справедливо числил ее в
своих врагах, но сейчас, глядя на худенькие плечи соседки, на ее
по-голубиному вздрагивающий затылок - по-детски маленький, прикрытый
рыжеватой завивкой, он ощутил внезапную жалость. А долго ли ей еще цокать?
Лет пять, ну десять... А там появятся сеточки морщин, поплывет талия,
голосок станет злым и гнусавым...
Неожиданно для себя Евгений Захарович расчувствовался. В самом деле,
за что? Может быть, в детстве она даже не ябедничала! Играла себе в
песочнице, лепила какие-нибудь пирожные, укачивала плюшевых медвежат с
куклами и знать не знала, что будущность обратится в паутину из дрожащих
нервов. В кого, черт побери, превращаются дети?! И за какую-такую вину?..
В хрипящий и взрыкивающий автобус они влетели вместе, сходу потеснив
впереди стоящих. Евгений Захарович привычно поморщился. Автобусные минуты
протекали среди локтей и колючих сеток, угловатых дипломатов и влажного
чужого дыхания. Люди стояли, прижавшись друг к другу, обливаясь потом,
шумно задыхаясь. Живые в братской могиле.
Недалеко от Евгения Захаровича, удивительно не вписываясь в
окружающую атмосферу, коленями на сидении расположился ухоженный мальчик.
Ткнувшись носом в запотевшее стекло, он с удовольствием и нараспев
повторял новое для себя слово: "Аликтравоз! Аликтравоз!.."
Сделав рывок, Евгений Захарович дотянулся до скользкого поручня и,
успокоившись, выключил внутренний "автомат". Дремотное состояние окутало
мозг, терпкая медовая струя полилась в голову. Автобус дергался и
скрежетал. Это означало непрерывность движения. Глаза оставались
открытыми, но внешний мир их уже не интересовал. Не задерживаясь в памяти,
за стеклом проплывали улицы-братья, улицы-близнецы. Пыльные тополя
сменялись акацией, витрины с пластырными ранами совершали стремительную
рокировку с фигурной решеткой винных магазинчиков.
1 2 3 4 5 6