Толмачу Газгольдеру бесплатно досталась зазубренная консервная банка.
Так на просторах Западной Сибири состоялась первая взаимовыгодная
сделка между Шлиманом и дикарями, положившая начало дружбе народов и
раскопкам Москвы.
Дела у Шлиманов-Сидоровых шли постепенно в гору, потому что в этих
дремучих местах у них почти не было конкурентов - кому охота осваивать
варварские территории у черта на куличках у Полярного круга? Дюпону?
Ротшильду? Или, может быть, мсье Курицу?.. Отнюдь. Им подавай Атлантиду!
Любителей было мало, а места много. Неосторожного путешественника тут
запросто могли подстеречь, пленить, расстрелять, сварить, сожрать - или
снежные люди-неандертолоиды, или первобытные коммуняки, целыми кланами
охотившиеся на расплодившихся амурских тигров, переплывавших Итиль (как
видно, древняя Волга), задравших последних зубров в Беловежской Пуще и в
особо голодные зимы не брезговавших человечинкой (как тигры, так и
коммуняки). Или, того хуже, можно было угодить в плен к таинственнейшим
жидомасонам в районе Биробиджана - этих редкостных антисемитов как будто
никто никогда не видел, но они прятались везде, за каждым кустом и деревом,
вроде кровожадных гремлинов или вурдалаков. Но и жидомасонов Мишель не
очень-то боялся, потому что, как уже говорилось, делал то, что полегче, и
как Бог на душу положит, нисколько не притворяясь: с коммуняками он был
коммунякой - кожанка, незаряженный наган на боку, красная гвоздика в
петлице; со сталиняками (племя, родственное коммунякам, но позлобнее и
несговорчивее) был сталинякой - усы, сапоги и голая задница; даже
подозрительное племя ура-патриотов принимало Мишеля за своего в енотовой
щубе с позолоченными погонами и в овечьей папахе - так что повстречай
Мишель жидомасона, еще неизвестно, кто у кого больше бы крови выпил.
Не превращая жизнеописание Шлимана-второго в этнографический очерк,
отметим, что для коммуняк Мишель был просто дядей Мишей (называли они его,
естественно, справа налево: Ашим, дядя Ашим; для сталиняк - Михаилом
Шоломовичем; патриоты видели в нем чуть ли не самого Михаила-архангела; для
звиадистов он был Михо; для зеков - просто Мишуня; экзотические
бородачи-барбудосы, пришедшие в сибирскую тайгу через Берингов пролив чуть
ли не с острова Кубы, называли его доном Мигелем; известен он был также под
именами Макс, Микаэль, Михоэлс, Мойша, Мойва, Майкл; а в общем, для эвенков
и алеутов, коммуняк и сталиняк, патриотов и совсем уже одичавших
номенклатурщиков, и конечно же, для родимых камчадалов Шлиман-второй был
чем-то вроде Миклухи-Маклая для папуасов - помощником, другом, учителем,
миссионером - добрым и полезным человеком немного не от мира сего, которого
как-то не резон окунать в бронзовый котел с кипятком, зато можно немножко
обдурить, выменяв за несколько орденков и медалек отличный
консервовскрыватель или даже старинную тульскую двустволку.
Конечно, его отношения с аборигенами не всегда обстояли гладко: Мишеля
грабили на больших таежных просеках, и угоняли во глубину сибирских руд или
на туруханскую каторгу, и держали заложником (а Машу в наложницах), и
конфисковывали лендровер со спиртом, и так далее и тому подобное.
- Давно что-то не видно нашего Лешима, однако, - говаривали в таких
случаях знатные номенклатурные аборигены, соскучившиеся по пиву с
сосисками.
Они барабанами созывали Верховный Совет где-нибудь в очередной столице
в Ханты-Мансийске или в Вась-Вась-Юганске, усаживались за длинным столом в
виде большой буквы "Т", который таскали с собой по тайге, выбирали
Дежурного Генсека, раскуривали люльку мира и так долго и молча дымили и
кашляли во Дворце Культуры под переходящим Красным Знаменем, что сталиняки
(или омоновцы, или кто там был виноват) не выдерживали всеобщего
молчаливого осуждения и отпускали Мишеля из очередного магаданского
рабства, а Машу из какого-нибудь веселого сахалинского вертепа.
Потом они две недели пили, ели, пели, спали, писали пулю (ленинградку
и сочинку, с хозяином горы, с переходящими распасами, со сталинградами, с
брандерами и без), играли в смертельную русскую рулетку, любили поспорить о
приоритетах национальных или общечеловеческих ценностей и решали всякие
насущные вопросы - кому, например, вручить переходящее Красное Знамя, а
кому таскать за собой Т-образный стол. Эти вечеринки-посиделки с ершом
["Eorsh" - агрессивная колючая рыба северных рек (вроде пираньи) и
одновременно смесь огненой воды с пивом. - Прим. переводчика] и со
стрельбой назывались у них "пленумами цека" и чем-то напоминали собрания
рыцарей круглого стола короля Артура. Вождь Тсинуммок, конечно, был членом
политбюро, бывал и Дежурным Генсеком. К тому времени он уже стал Первым
Секретарем Нефтяного Райкома, съев своего предшественника ("съев" в
переносном смысле этого слова, хотя никого не удивило бы, если бы Тсинуммок
съел соперника буквально. Но - пожалел).
Состоялось также примирение с Машиными и Мишиными родителями, когда
Мишель с Машей привезли в Иерихон подарки - полный мешок металлических
рублей, настоящую монгольскую юрту и экзотическую дойную корову-буренку,
занесенную в Красную Книгу. Мсье Куриц чуть не загнулся от зависти при виде
монет с усатыми, бородатыми и лысыми профилями богатырей Ресефесер - за
один такой рубль в те времена можно было полтора года жить на Гаити,
пара-тройка серебряных "лысеньких" стоили целое состояние, а сегодня они
попросту _б_е_с_ц_е_н_н_ы_; Егор же Лукич Коломиец, напоминавший вождя
Тсинуммока своей раскоряченной походкой и железными клешнистыми руками,
вроде гаечных ключей, при виде коровы уронил резиновую дубинку, ласково
потрогал краснокнижное животное за вымя, и инстинктивная слеза какого-то
древнего первобытного воспоминания скользнула по небритой щеке фараона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15