И не синими они были, эти холмы, а серо-желтыми, цвета старого высохшего черепа... Но нет, тогда дождь уже шел, и Хромой растирал мелкие холодные капли по лицу и груди, пожирая глазами раскинувшийся впереди, далеко внизу, огромный Мир. Новый Мир, в который, казалось, опрокинулось холодное серое небо, опрокинулось и разбилось на бесчисленные осколки озер. А между озерами наливались осенней желтизной рощи, и стыли в зыбких влажных туманах луга, и это было очень красиво, но Хромой не замечал красоты — там, внизу, были деревья и трава, а значит — еда. Костер. Жизнь.
Мелкий надоедливый дождь. Он начался невесть когда, в один из бесконечной вереницы дней, отделивших Хромого от начала пути, от Племени, от Речного Жала, на котором он стоял, глотая слезы, перед останками Странного, сжимая в руке нож из Звенящего Камня — его последний подарок. Как давно это было! Улетают птицы и облетают деревья, глубокая осень изводит Хромого надоедливым холодным дождем, а тогда, на Речном Жале, неистовый летний зной изводил его вонью издохшего Корнееда.
Хромой лежит в холодной, сизой от множества мелких водяных капелек траве, на склоне низкого плоского холма, на котором нет ничего, одна трава. А позади — далекая гряда Синих Холмов. Она такая же далекая, как в те вечера, когда Хромой приходил к Обрыву смотреть на закат; и Синие Холмы снова синие и такие красивые, что их злые мертвые камни вспоминаются, как глупый сон.
До сих пор Хромой жил, чтобы идти. Теперь идти некуда и цели нет.
Впереди, за этой надоедливой моросью — хмурое озеро и рожденная им извилистая узкая река с черной водой, суетливая, неприветливая, пенящаяся водоворотами, такая непохожая на величавую Реку родного Племени...
Долина. Широкая долина, залитая тяжелым белым туманом, он дышит, шевелит седыми космами, клубится над озером, зыбкими струями переливается через берега черной реки... И мрачная, под собственным весом изнемогающая громада — четыре плоские каменные глыбы, накрытые пятой — топит подножие в этом тумане, и кажется, будто она плавно колышется над землей, не касаясь ее, и это страшно. Все так, как говорил Странный — Хромой помнит. И еще Хромой помнит, как он спросил Странного: «А потом?» И Странный ответил: «Потом — ждать. Люди Звенящих Камней сами найдут тебя».
Хромой ждет. Он встречает у этой долины третий восход Слепящего, которое здесь не слепит, которое здесь — тусклое белое пятно в низких серых тучах.
Хромой ждет. Ждет, когда Люди Звенящих Камней найдут его. Ждет, чтобы убить их всех, и забрать Кошку.
Но вокруг — только туман и дождь, только сырость и холод. И одиночество, которое с начала пути шло по следам Хромого, как Серая Тень по следам больного рогатого. Оно дождалось своего, впилось жадными клыками в загнанное, павшее духом сердце.
И крепнет, крепнет в душе Хромого отчаяние. Отчаяние и злоба, холодная, мутная, как этот дождь, как туман, как воды черной реки. Злоба на холод и сырость, на людей из долины, отнявших то, что дороже, нужнее всего именно сейчас, когда, кажется, с радостью глянул бы даже в лицо немого. Злоба на себя, на свой темный изводящий страх. Ведь это именно он не пускает Хромого туда, в долину, к цели пути, — страх, а не сказанное когда-то Странным. Страх, который Хромой из последних сил прячет от себя самого.
И злоба на этот мир. Плохой мир. Здесь все хуже, чем в родных краях, в землях Племени. Мало еды. И искать ее приходится все дольше. Нет рогатых — только маленькие и утонувшие. И мало еды для огня. Холод и голод, неразлучные злые духи. Всегда, когда приходит один, появляется и другой. Они терзают Хромого все сильнее, все беспощаднее. Чтобы победить их, надо искать еду — себе и огню. Надо надолго и далеко уходить. Но уходить нельзя, нельзя долго быть далеко от долины: Люди Звенящих Камней могут не найти.
Что будет, если придется встретить здесь еще не один восход? Уже сейчас Хромой — не Хромой, тень Хромого. Жалкая дрожащая тень с пустым животом, с ледяной водой вместо крови, с руками без силы. Как он будет убивать тех, кто придет, если пальцы сводит от холода и они не чувствуют, не распрямляются?
Как нанести удар, если суставы ломит тупая, надоедливая боль, если отсыревшее древко копья выскальзывает из непослушных ладоней? А чем станет Хромой к завтрашнему восходу? А к следующему?
Неважно. Потому, что думать об этом некогда. Потому, что думать некогда. Потому, что появились они.
Распластавшись за кустами невысокой густой травы, травы непривычно жесткой, с острыми режущими кромками, Хромой напряженно следил за тремя фигурками, пробирающимися сквозь туман, приближающимися.
Серые фигурки. Люди. Что-то странное, нелепое было в них, но причина этой нелепости скрадывалась расстоянием и туманом. Они двигались медленно, осторожно, цепью, как на облавной охоте. Как они появились? Только что в долине никого не было. Появились, будто это и не люди, а духи, клочья сгустившегося тумана. А может быть так и есть?
Их неторопливое, но угрожающее приближение так напоминало поведение загонщиков Племени Настоящих Людей, отвлекающих внимание пасущихся от подкрадывающихся с другой стороны убийц, что Хромой невольно приподнялся и завертел головой.
Так и есть.
Сзади еще двое. Гораздо ближе.
В том, что охотятся именно на него, Хромой не сомневался. Странный говорил: «Они тебя найдут». Значит, нашли. И теперь он убьет их всех. Одного за другим. Но последнего он будет убивать долго, очень долго, пока тот не расскажет ему, где они спрятали Кошку. Только увидев Кошку — живую, целую — Хромой разрешит ему смерть.
Он еще раз прикинул расстояние, отделяющее его от врагов, и перестал обращать внимание на первых трех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71