Он в порядке.
- В самом деле? Я бы два раза из трех победил тебя в рестлинге.
Стивенс потер глаза.
- Не подкалывай меня, Док. Я переутомился, знаю, но это всего лишь
переработка.
- Гм! Джеймс, ты же неплохой радиационщик...
- Инженер.
- ...инженер. Но ты не врач. Неужели ты думаешь, что человека как
биосистему можно год за годом безнаказанно подвергать воздействию
всевозможного излучения? Проект вообще этот вопрос не рассматривал.
- Но я ношу панцирь в лаборатории. Ты знаешь это.
- Конечно. Но как же вне лаборатории?
- Но... Послушай, Док... я не люблю так говорить, но все твои
предположения нелепы. Конечно, радиации в атмосфере сейчас хватает. Но в
этом нет ничего вредного. Все коллоидные химики соглашаются...
- Коллоидные... чушь!
- Но ты должен признать, что биоэкология является задачей коллоидной
химии.
- Я ничего не должен признавать. Я не спорю с тем, что коллоиды
являются продуктом живой ткани - так и есть. Но я сорок лет утверждал, что
опасно подвергать живую ткань воздействию смешанной радиации, не будучи
уверенным в эффекте. С точки зрения эволюции человек как животное привык и
приспособился лишь к естественному изучению Солнца - но даже его
выдерживает не слишком хорошо - и это под толстым одеялом ионизированного
кислорода! Без этого одеяла... ты когда-нибудь видел рак вроде Солар-Х?
- Конечно нет.
- Да, ты слишком молод. Я видел это. Ассистировал при вскрытии одного
такого, когда был студентом медицинского колледжа. Парень участвовал во
Второй Венерианской экспедиции. Четыреста тридцать восемь раковых опухолей
мы успели насчитать на нем прежде, чем сбились со счета.
- Солар-Х побежден.
- Конечно. Но он должен был послужить предупреждением. Вы, молодые
сообразительные выскочки, можете изготовить в своих лабораториях такие
вещи, что нам, врачам, справиться с ними не под силу. Мы отстаем... что
поделаешь. И обычно не знаем, что происходит, пока не грянет беда. На сей
раз зацепило тебя.
Он тяжело сел и неожиданно посмотрел столь же устало и загнанно, как
прежде его молодой друг.
Стивенс почувствовал неловкость, подобную которой может испытать
человек, чей лучший друг влюбился в совершенно ничтожную особу. Он не
знал, что бы такое сказать, что не показалось бы грубостью.
Он перевел разговор на другое.
- Док, я приехал сюда, потому что задумал пару вещей...
- Какого рода?
- Ну, во-первых, отдохнуть. Я знаю, что переутомился. Я сильно
переутомился, так что отдых мне не помешает. А второе... это твой приятель
Уолдо.
- Как?
- Да, Уолдо Фаренгейт-Джонс, храни Боже его упрямое, злое сердце.
- Почему Уолдо? Тебя вдруг заинтересовала мышечная слабость?
- Да нет. Меня не волнуют его физические трудности. У него может быть
крапивница, перхоть или пляска Святого Витта, меня это не касается. Я
надеюсь, все это у него есть. Что мне нужно, так это его мозги.
- Ну и?
- Я не могу сделать это сам. Уолдо не помогает людям; он их
использует. Ты - единственный из людей, кто с ним нормально общается.
- Нет.
- Кто еще?
- Ты неправильно меня понял. У него нет нормальных контактов. Я
просто единственный, кто рискует быть с ним грубым.
- Но я думал... Неважно. Не кажется ли тебе, что это довольно
затруднительное положение? Уолдо - человек, который нам необходим. Почему
гений его масштаба должен быть столь неприступным, столь невосприимчивым к
обычным социальным запросам? О, я знаю, что многое здесь связано с его
болезнью, но почему именно этот человек должен болеть именно этой
болезнью? Это невероятное совпадение.
- Это не связано с его физическим недостатком, - сказал ему Граймс. -
Или же связано не так, как ты это описал. Его болезнь и есть, в некотором
роде, его гений...
- Как?
- Ну... - Граймс обратил взгляд в себя, пустил мысли по длинной,
обращенной в прошлое цепи ассоциаций - для Уолдо она была длиною в жизнь -
связанных с этим особым пациентом. Он вспоминал свои подсознательные
дурные предчувствия, когда принимал этого ребенка.
Малыш казался достаточно крепким на вид, если не считать легкой
синевы. Но тогда многие дети в родильном отделении были несколько
синеваты. Тем не менее, он ощутил легкое внутреннее сопротивление перед
тем как шлепнуть ребенка, чтобы тот впервые набрал в легкие воздух. Но он
подавил свои чувства, произвел необходимое "наложение рук", и
новорожденный человек заявил о своей независимости вполне приемлемым
криком. На этом его роль закончилась: тогда он был обыкновенным молодым
врачом, который достаточно серьезно относился к клятве Гиппократа. Он до
сих пор воспринимал ее всерьез, как сам он полагал, хотя иногда и называл
ее "гипокритической". И все же чувства его не обманули: было что-то гадкое
в этом ребенке - и вовсе не из-за myasthenia gravis.
Сначала он жалел этого малыша, чувствуя какую-то странную
ответственность за его состояние. Патологическая мышечная слабость - это
почти полная инвалидность, поскольку у больного нет неповрежденных
конечностей, чтобы развить их взамен поврежденных. Поэтому жертва
вынуждена лежать; все органы, и конечности - на месте, но столь жалкие и
совершенно слабые, что они неспособны выполнить ни одной нормальной
функции. Он должен провести свою жизнь в состоянии бессильного
изнеможения, такого, какого ты или я могли бы достичь у финишной черты
изнурительного забега через всю страну.
1 2 3 4 5 6 7