Она сказала, что ее зовут Хелен Метцнер, и я тоже представился — Саймон Морли; но, на мой взгляд, имя Хелен совершенно не подходило к ней. Она показалась мне смутно знакомой, напомнила кого-то, кого я знал прежде, а потому навсегда осталась для меня девушкой по имени Джотта. Мы занялись чаем, она насыпала сахар и принялась сосредоточенно его размешивать. Затем, в поисках темы для разговора вернувшись к нашему шутливому обмену французскими словами, сказала:— Ваш акцент не совсем такой, как у многих французов. Намного лучше, конечно!— Конечно. Это ведь они не сдали экзамена по акценту. — Девушка улыбнулась, ожидая продолжения; она была хорошенькая. — Даже тем, кто родился французом, французский акцент дается не всегда. Поэтому в восемнадцать лет все французы сдают экзамен на акцент. И хотя они много репетируют и специально полощут горло, все равно одиннадцать процентов проваливают экзамен, и тогда их высылают из Франции навечно.— И выдают им ужасный красный паспорт, — добавила она.— И позволяют ненадолго приехать домой только раз в десять лет.— Allo, maman! Привет, мама! (фр.)

Я п'иехал!— Sacre bleu! Черт возьми! (фр.)

И так надо'го!Мы расслабились, перевалив через основные трудности начала знакомства. Музыканты вернулись и заиграли незнакомую мне мелодию, но тоже рэгтайм.— Ну что же, — сказала Джотта, — это ведь чаепитие с танцами. Чай нам принесли, теперь, может быть, станцуем?Я ношу обручальное кольцо, и моя левая рука лежала на столе так, чтобы соседка могла хорошо его рассмотреть — я не хотел никаких недоразумений.— Мне очень жаль, — сказал я и правдиво добавил: — Я не умею танцевать этот танец.— О, конечно же умеете — это ведь так просто! Посмотрите на них.Мы наблюдали за танцорами, которые выделывали то же, что и в прошлом танце. Затем маленький оркестр переключился на давно знакомую мне мелодию «Рэгтаймовый оркестр Александра» песня, с которой началась популярность рэгтайма

. Я заулыбался и начал напевать те немногие слова, которые помнил: «Живей! Вперед!» И тут Джотта вскочила.— О да, живей вперед, в рэгтаймовый оркестр Александра! — пропела она, вытянув руки, и мне ничего не оставалось, как встать и последовать за ней на эту безумную танцевальную площадку.Я был прав — так танцевать я попросту не мог. Но и Джотта была права — мог. Вроде того. Она более-менее вела меня, направляя и спасая от опасностей. А я подражал движениям, которые видел вокруг, — поводил плечами, лягал ногой воздух, когда то же делали все остальные, вертелся — словом, выкладывался изо всех сил, и было это забавно, возбуждающе, даже весело; мы хохотали во все горло. Но когда маленький оркестрик под арками притих, наклоняясь, чтобы перевернуть страницы, у меня хватило здравого смысла сбежать с танцевальной площадки.Мы вернулись за стол и пригубили чай — он уже остывал. Мне нравился этот людный зал, наполненный слитным гулом голосов и смеха и веселым треньканьем фарфора. Я откинулся на спинку стула, разглядывая великолепные огромные шляпы, поискал взглядом девушку, которая вышла из красного такси, и не нашел, тогда я поискал взглядом двухфутовое страусиное перо и тотчас заметил, как оно колышется над танцевальной площадкой. Затем музыканты заиграли: «О, славненькая куколка», и я понял, что никуда мне не хочется отсюда уходить. Но я принудил себя наклониться через стол к Джотте и сказать:— Здесь весело, очень весело, но я только что приехал… издалека, — добавил я правдиво. — И… — следующие слова, едва я успел их произнести, вдруг тоже оказались правдой, — совершенно выбился из сил.— Еще бы! Со мной было то же самое, когда я прибыла сюда; Нью-Йорк так возбуждает. Вы остановились в «Плазе»?— Да. Я получил счет — два доллара — и дал три.— И я тоже. Спасибо за чай, — сказала она и грациозно отпустила меня словами: — Я останусь и допью свой. Bonne nuit, monsieur! Доброй ночи, месье! (фр.)

Я думал, что сразу поднимусь в номер, но — я был чересчур взбудоражен — в вестибюле прошел мимо лифтов и вышел из отеля в ночь 1912 года. Стоя на краю тротуара, в новорожденной темноте, я смотрел на Центральный парк. L'heure bleu закончился? Вне всяких сомнений. Деревья и кустарники парка сейчас тонули в бесформенной черноте. Под уличными фонарями лежали круги водянисто-оранжевого света, переламывались на бордюре и серебрили трамвайные рельсы. Я поднял взгляд на небо; на заре столетия воздух был еще чист, и яркие звезды сияли над самой головой, совсем как в то время, когда жили мы с Джулией. На той стороне улицы женщина и мужчина, державший шляпу в руке — было еще тепло, как днем, — сошли с тротуара и неспешно двинулись наискосок к заманчивому ряду светящихся шаров перед отелем «Савой».По мостовой разнесся мерный дребезжащий рокот троса в щели между рельсами трамвайчика — слева по улице ко мне тащился вагончик. Я смотрел, как из круглого электрического глаза вагончика скользит по неровным камням мостовой трепещущий свет. Кое-что озадачило меня: по обе стороны от вагона, скользя по мостовой вместе с ним, ложились прямоугольники света. И только потом я разглядел, что вагон открытый, без бортов, и можно было разглядеть пассажиров, которые сидели на скамьях во всю ширину вагона, без прохода посередине. Дюжины две школьников-подростков сидели в вагоне, под светом потолочных ламп, болтали и смеялись — все девочки с длинными волосами, некоторые с косами во всю длину спины; мальчики все в костюмах, при галстуках, с жесткими воротничками. Это был открытый летний вагон, видимо, его наняли для прогулки в этот по-весеннему теплый вечер. Теперь я разглядел и потолочные лампы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108