Джулия понаблюдала за мной, гадая, в каком я настроении, и пододвинула ко мне хрустальный кувшин с сиропом.Наконец тихо-тихо, чтобы, не дай Бог, не рассердить меня, она решилась и вымолвила:— Сай, послушай. Это же все теперь так далеко и в общем не тревожит тебя. Больше не тревожит. Майор Прайен заправляет своим Проектом как хочет — сколько уже? Три года, если не больше. Все, что случилось, уже случилось…В ответ я кивнул, сознавая, что раздражаться негоже, — да меня и в самом деле посещало подчас чувство вины. Месяцами подряд я и не вспоминал о Проекте, и все-таки он настойчиво возникал в моей памяти вновь и вновь. Я недовольно осмотрелся — не любил я завтракать в этой комнате: слишком темно. Другое дело вечером, особенно зимой, когда зажигали камин, — тогда столовая преображалась. А сейчас свет сюда почти не проникал — дома стояли впритирку к нашему, и мы вынуждены были ставить рядом с приборами свечи. Куда приятнее было бы позавтракать на кухне, за большим круглым столом, где два высоких окна давали вдоволь света и открывали вид на огородик, разбитый Джулией на заднем дворе. Но ей казалось, что есть на кухне приличным людям не подобает, и приходилось мириться.— Джулия, — сказал я, — чего бы я не дал, чтобы забыть о Проекте раз и навсегда! Если бы только мне удалось выполнить то, что я задумал! — Я умолк, переживая все снова. — И ведь мне это почти удалось, Господи, прости!— Не поминай имя Господа всуе, — машинально откликнулась она.— Если б я сделал это! Если бы поспел к театру на несколько минут раньше!.. — Я улыбнулся ей и повел плечами. — Тогда бы я остался здесь навсегда и ни о чем больше не заботился. А теперь, Джули, меня терзает беспокойство: что еще натворил Рюб с Проектом? Что он еще затевает? Получается, что я вроде бы должен отправиться туда и выяснить…Она перегнулась ко мне через стол, потом откинулась назад, сохраняя на лице приветливую гримаску, и мягко произнесла:— Тогда ступай. Чтобы скорей разделаться со всем этим. Но возвращайся, слышишь?..— Дом, — вдруг подал голос Вилли.Сынишка сидел на полу, опершись спиной на стену и вытянув ноги, и листал книжку с картинками. Книжка была напечатана на особо прочной льняной бумаге. Теперь он касался поочередно каждой картинки пухленьким пальчиком и выговаривал или пытался выговорить соответствующие слова. Он успешно, как только мог, двигался к тому, чтобы научиться читать. Он был забавен, и мы с Джулией, как водится, улыбнулись ему и друг другу: как-никак этот маленький увалень был нашим произведением.— У меня может и не получиться, — признался я.— Как? Это еще почему?Она с силой впилась в вафлю вилкой.— Недели две назад я был в Центральном парке. Зарисовывал лодки с лебедиными шеями на носу для последнего номера.— Да, конечно. Я хочу сохранить этот рисунок и повесить в рамке на стену.— Он и впрямь вышел неплохо. Но пока я слонялся там, вблизи «Дакоты», стемнело, и я поднял глаза на окна своей прежней квартиры. Я всегда так делаю.— Я тоже. Недавно мы были там с Вилли, и я показала ему твои окна.— Но ты же не говорила ему…— Разумеется, нет. Просто сказала, что папа когда-то жил в этом доме.— Но на сей раз окна были освещены. В квартире живут, и ее нельзя использовать как «калитку».— Неужели нет других свободных квартир?— Не поможет. А если в двадцатом веке квартира заселена? Тут не угадаешь, Джули. Для возвращения туда я должен отыскать новую «калитку». Иное место, существующее в обоих временах…— Ты мне объяснял, Сай, много раз объяснял.— Видишь ли, Эйнштейн утверждал…— Не хочу я больше слышать ни про Эйнштейна, ни, про «калитки», ни про что-то подобное вообще!— А, ведь он уже родился…— Кто?— Эйнштейн. — Она закрыла уши ладонями. Я не мог и не захотел удержаться от новой улыбки. — Только подумай, он уже живет где-то в Германии. Все еще ребенок, конечно. Может, ровесник Вилли. И в этот самый момент тоже играет во что-нибудь, хотя, наверное, ему уже приходят в голову мысли, которых нам не понять. Не исключено, что сейчас он тоже смотрит в книжку и говорит: «Дом» — только по-немецки.— Хочешь еще вафлю?— Мне надо идти…Я отставил стул, и Джулия встала, подхватила Вилли и понесла его к окнам, которые выходили на фасад, чтобы он мог помахать мне на прощанье, — ритуал, который был мил в равной мере ему и мне. Сегодня я не пошел на работу пешком: спускаясь по ступенькам, я сразу приметил на другой стороне Грэмерси-парка свободный кэб и решил взять его. Повернулся, махнул рукой — Вилли улыбнулся мне из-за стекла. Потом я уверенно подошел к кэбу — на голове котелок, на плечах коричневый сюртук — и приказал:— К редакции «Лесли»! — Чуть выждал: знает ли извозчик, где это? Оказалось, знает; тогда я залез в кэб, а он перегнулся назад, чтоб убрать из-под моих ног мешок с овсом для лошади. — Езжайте по Бродвею, — добавил я и откинулся на сиденье.Мне нравятся кэбы. Они не очень комфортабельны — листовые рессоры слишком жесткие, и в движении, довольно равномерном, все же ощущаются чуть заметные толчки лошадиной поступи. Некоторым это не по душе, но меня нисколько не раздражает. Кэбы иногда бывают грязными, даже вонючими. Однажды нам с Джулией после театра попался такой «ароматный», что пришлось немедленно выйти. Но этот кэб был в полном порядке, и когда дверцы мягко захлопнулись, я испытал ощущение уюта и покоя.День выдался тусклый, без солнца, вместо неба — равномерно серый, почти белесый полог, на земле — легкий снежок. Серая мгла висела над городом уже целую неделю, зато и холодов не было. Мы повернули на запад по Двадцатой улице. Я задумался и наконец признался самому себе, что боюсь возвращаться в свое родное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108