"Проворен и хитер! - похвалил турка Ермак. - Не снял вервий, а
заковал прежде!"
Только после этого тюремщик распутал веревки и пытливо взглянул на
казака.
- Работать будешь, кормить стану!
- Буду! - охотно согласился Ермак и оглядел кедолы. Он изо всех сил
понатужился, напрягся - стальные кольца вытянулись, зазвенели.
Турок с изумлением и страхом глядел на пленника. Ермак рванул цепи, -
цепи погнулись, но выдержали.
- Добро кованы! - сказал он. - Эх, жаль, силушка ослабла!..
- Батырь! Карош казак! - не скрывая восхищения, сказал тюремщик. -
Такой нам и надо! Кормить буду!..
В тот же день пленнику принесли в корыте вареную кукурузу, и Ермак
досыта наелся.
На другое утро стражники подняли Ермака и погнали на пристань. Толпы
худых, оборванных невольников выгружали с корабля бочки с зельем,
доставленным в Азов из Стамбула. Над Доном, над морским берегом висел
разноязычный говор. На рейде все еще стояли каторги с остатками войска
Касим-паши. Серые, потрепанные паруса были приспущены.
- Ну, рус, иди, работай! - закричал на него черный, как головешка,
стражник.
Ермак вместе с другими стал катать тяжелые бочки. С ним работали
валахи, греки, болгары, светлорусые русские мужики, угодившие в полон при
ордынском набеге на Русь.
- Эй, соколики, из каких краев? - весело окрикнул их Ермак.
Вместо ответа к нему потянулось рябое лицо с рыжей бородой, крупные
капли пота стекали с широкой лысины. Насмешливые зеленые глаза уставились
в Ермака.
- Не так молвил, сыне. Спроси лучше, в какие края сердце зовет! -
басовито сказал дородный человек.
- А ведь ты поп! - угадал Ермак и засмеялся. - Да ты, батька, как
угодил сюда?
- Долгий разговор, сыне, а пока трудись на басурман проклятых! - он
поднатужился и плечом поднял бочонок. - Вот бы искру сюда...
Поп отошел в сторону, на его место с кладью надвинулись другие.
Бочки катили в каменные склады, обложенные дерном. Там бережно,
впритык, укладывали их рядами. За каждым движением невольников, как
ястребы, следили стражники.
Рядом поднимались высоченные башни, на них трепыхались красные
полотнища с золотым полумесяцем. Надо всем сияло голубизной и солнцем
просторное небо. От тоски по родине, по воле Ермака потянуло петь. Он не
утерпел и запел душевную:
Не шуми, мати зеленая дубравушка,
Не мешай мне, добру молодцу, думу думати...
Только запел казак, а голос у него был сильный и широкий, как
пленники одним дыханием подхватили песню и понесли ее над морем, над тихим
Доном, над чужой крепостью. И столько было удали и грусти в песне, что
стражники, не зная русских слов, и те заслушались, взгрустнули.
- Карош песня, только тише пой, капитан бить будет! - сказал Ермаку
турок с посеченным лицом.
Рыжебородый поп, раскрыв большой зубастый рот, захватывая объемистой
грудью воздух, ревел могучим басом:
...Товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ - темная ночь,
А второй товарищ - булатный нож,
А как третий-то товарищ - то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ - то тугой лук,
Что рассыльщики мои - то калены стрелы...
Пел поп вольную песню, а у самого по лицу катились слезы.
Работа спорилась, к полудню каторгу с зельем разгрузили, и, пока
ждали другую к пристани, турки разрешили отдохнуть. Забравшись под навес,
невольники растянулись на земле и блаженно закрыли глаза. Ныли руки,
натруженная спина, и хотелось хоть немного перевести дух.
Поп оказался рядом с Ермаком, учил его:
- Ты ножные кедолы повыше повяжи, шире шагать будешь.
- Откуда ты, батя? - разглядывая его добродушное лицо, спросил казак.
- Ох, сыне, тяжела моя участь и дорога больно петлистая. Неугомонен я
душой, все правды ищу. А где она?.. Бежал я от сыскного приказа. Темными
ночками да зелеными дубравушками, побираясь христовым именем, прибрел в
станицу, к своей женке. А там Бзыга пригрозил, и через неделю бежал я в
степь, а оттуда с казаками добрался до Астрахани. С ними пошел к морскому
берегу и жег басурманские улусы. В горах заблудился, да отстал от казаков.
Ну, думаю, вот и конец твой, отец Савва! Ан, глядишь, инако вышло:
добрался-таки до грузинского монастыря и там год дьячком был. И все
хорошо: сытно, вина вволю, работы никакой. Но заскорбел я от тихой
монастырской жизни, сбег в Астрахань. А там прибился к иконописцу, иконы
творил, кормился, да в монастыре псалмы пел. Тут дернуло меня на реку за
сазанами поехать, а в той поре ордынцы налетели, арканом захлестнули и к
паше доставили... Эх, и жизнь-дорожка, петляет, а куда приведет, - один
бог знает! Попадья бедна не выкупит, да и на Руси опять схватят и потащут
в сыскной приказ. Вот и живи, не тужи! - закончил он горько.
- Эй-ей, работать надо! - закричали стражники и для острастки
щелкнули бичами. Нехотя поднялись невольники и принялись за работу. На
закате пленников погнали в острог, а Ермака привели в одиночную темницу.
Опять ему принесли корыто с кукурузой. Хотя и вкусна была, но казак с
огорчением подумал: "При тяжкой работе отощаешь и не сбежишь отсюда!".
Так три дня гоняли Ермака выгружать зелье. И заметил он, что корабли
на рейде подняли паруса, собираясь отплыть в море. Поп Савелий поглядел
вдаль и сказал казаку:
- Ой, сыне, досталось от наших Касим-паше: тыще две воев только и
добрались до Азова, а сколь достигнет Царьграда, - один господь ведает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48