Охота не охота, а пришлось кузнецу звать женку к столу. Вошла молодайка, румяная, круглая, с густой бровью, статная. Царь весело поглядел на бабу и пожелал:— Хочу, хозяйка, из твоих рук меду испить.Баба зарумянилась, поклонилась.Выкушал гость из рук жены Никиты ковш меду, опять крякнул, обнял хозяйку и сочно поцеловал. У вспыхнувшей стыдливым румянцем женщины от царского поцелуя закружилась голова, пол заходил под ногами: «Эк как! Царь, а покрепче кузнеца целует!»Отобедав, Петр уселся в свой возок и повелел Никите вместе с ним ехать в воеводскую избу. Там он показал иноземное хорошо сработанное ружье и спросил:— Что, Демидыч, можешь ли ты такие сделать?Никита взял в руки немецкое ружье, пытливо, с пристрастием осмотрел его; по губам скользнула улыбка.— Ружьишко справное, ваше величество, — повел черными глазами Никита. — Однако наши тульские кузнецы не уступят немцам. И сделаю я тебе, государь, получше этого — с меньшей отдачей!В голосе кузнеца звучала уверенность. Царь взглянул на туляка и улыбнулся:— Руки у тебя, Демидыч, золотые. Смотри не осрамись! Поджидаю тебя в Москву в гости с теми ружьями.— Будет по-твоему, государь, — твердо сказал кузнец.Оба засмеялись, довольные друг другом. 2 Тульский кузнец Никита Антуфьев крепко помнил царский наказ. А тут еще в Тулу дошли слухи о предстоящей войне со шведами; на заводы наехали дьяки и подьячие Пушкарского приказа, торопили с литьем. От них-то дознался Никита, что царь достает солдатские ружья с великой нуждой, платя иноземцам за каждое по двенадцать, а то и по пятнадцать рублей.Никита заторопился. Из последних сил выбивались ружейники, от натуги в грудях хрипело; родной сын хозяина Акинфка с лица спал от каторжной работы, однако не сдавал. Мать, жалея сына, отговаривала:— А ты не дюжай. Неровен час, сломишься. Полегче!Акинфка только плечом повел:— Ништо, сдюжаю. Шутка ли, ружья самому царю свезем. Небось приветит.Скуластому большеглазому Акинфке сильно по душе пришелся царь. Нравилось молодому кузнецу, что Петр Алексеевич был прост, добрый работяга, на слова и на руку крепок. Таил про себя Акинфка большую мечту: ежели такому царю по душе рассказать, что он, Акинфка, в мыслях держит, то, поди, разом по-иному повернется жизнь!Молодой кузнец пошел в отца: крепкий, смекалистый. Тульские купчишки и знатные кузнецы, имевшие на выданье дочерей, невзначай забрасывали словечко Никите:— Молодчага у тебя сынок, Никитушка. Такому бычку да на веревочке быть… Любая девка обрадуется.Кузнец сурово сдвигал черные косматые брови; по его большому лбу рябью ходили легкие морщинки.— Сам знаю. Рано женихаться ему! Работать надо, мастерству учиться. Во как!
В Туле в брусяных хоромах купца Громова, обнесенных дубовым тыном, двадцатую неделю проживал дьяк Пушкарского приказа Утенков. Наехал он на ружейные заводы торопить с заказами и поставками. Дабы не скучать, навез с собой дьяк челядь, мясистую женку и дочку — румяную да смешливую девку с глазами что чернослив. Ее-то на богомолье заметил Акинфка и сразу решил:«Стащу у дьяка дочку!»Боязно было говорить с батей, грозный больно. В горнице притихали все, когда входил батя. Одного только Акинфку и жаловал кузнец.— Ну, что сопишь, аль опять неполадка в кузне? — как-то наморщил лоб Никита.Акинфка собрался с духом, поднял на батю серые глаза:— Жениться хочу!— Ишь ты! — улыбнулся Никита и запустил пятерню в смоляную бороду.Сын потупил глаза в землю.— Да-к, — крякнул кузнец. — Кого же приметил?— Дьяка Утенкова дочку.Кузнец схватился за-бока:— Ха-ха-ха… Мать, а мать, сын-то на дьякову дочь зарится. Слышишь, что ли, мать? А-ха-ха…Дородная женщина неторопливо вышла из-за пестрой занавески и обиженно поглядела на мужа:— А чем наш Акинфка не пара дьяковой дочке?Никита ухмыльнулся в бороду, сказал едко:— Губа не дура! Ин, к какому кусине тянется. Да-а… У дьяка вотчина, крепостные людишки, домишки да торговлишка на Москве, а дочка одна… Ловко!Женщина осмелела, подняла серые глаза с черной бровью, и тут Никита в который раз заметил, до чего сынок схож с ней.— Что же, что одна у дьяка дочка. Так и сынок у нас, Демидыч, не простофиля…— Ой-ох-х, ну вас к богу, — отмахнулся Никита. — Не поднимайте сором на посадье. Поди, засмеют шабры. Я тебе, брат, — тут батька снова сердито нахмурился, — я тебе сватом не буду. Хочешь дьякову дочку — сватай сам…Акинфка выпрямился, повел серыми глазами:— Что ж? Сосватаю и сам.— Ишь ты! — Тут батьке рассердиться бы, но упорство сынка пришлось по душе, он встал со скамьи. — Храбер бобер! А глазами весь в тебя, матка…Женка Демидова зарделась: «Ишь разошелся батян».Акинфка дел в долгий ящик не откладывал. Обрядился он в новину и пожаловал на купецкий двор. Дворовые холопы пристали с допросом: «Куда да зачем?»Твердый характером Акинфка осадил холопов:— Подите скажите дьяку: пожаловал к нему тульский кузнец Акинф Никитич, хочет о деле молвить…Дьяк с вечера перехватил через край настоек, медов, объелся солений, блинов, уложил балычка с пол-осетра, — изжога проклятая мучила, да гудело в башке, как из пушек кто палил. Все утро надрывался дьяк от непотребных площадных слов. Ругал купчишек, мастеров, подрядчиков.Тут о кузнеце доложили. Дьяк сам вышел на крыльцо. Купец Громов — богатей, по-боярски хоромы разделал. Крыльцо расписное, узорчатое, с резьбой: петухи, кресты, кружковины — все радовало глаз.На высоком крыльце, держась за пузатый резной столб, предстал дьяк Утенков; бороденка у него мочальная, морда лисья, хитрая. Стрельнул в Акинфку плутоватым глазом:— Ты зачем, кузнечишка, пожаловал?Акинфка шапки перед дьяком не сломил, сказал смело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19