О стрельбе нечего было и думать. Он выбрал загодя новую жердь и взялся за дело без раздумья, как плотник берется тесать доску. Он забирался на поваленные стволы, карабкался по сучьям, тряс, раскачивал, тормошил ветви и, свалив, рассыпав одно гнездо, без передышки набрасывался на другое.
Сквозь расчищенные просветы застенчиво падали на землю теплые вздрагивающие пятна солнца, но они были редки, а плотная заслона гнезд на вершинах деревьев лежала нетронутой и черной. Александр Антоныч попробовал растеребить ее камнями. Она набрал на меже кругляшей, захватил их в полу поддевки, как баба - картошку, ссыпал под дерево в кучу.
Метил подолгу, неторопливо, выбрав гнездо, плохо подпертое развилкой ветви, и камень бросал четким, отрывистым движением. Но высокие гнезда вяло раскачивались под ударами, роняли несколько прутиков и по-прежнему цепко держались за ветви.
Александр Антоныч прислонился к дереву. Руки его не разгибались в локтях и торчали сухими корягами, отекшие, изорванные. Он сгорбился, осел и сползал по стволу на землю, словно из него вынули весь костяк.
Неожиданно он заметил, как из кольца птиц, обступивших его со всех сторон, выпорхнул ширококрылый грач и бесстрашно, плавно опустился над его головой. Нахохленная, встрепанная птица с разинутым клювом уставилась выпяченным глазом в упор на Александра Антоныча. Ему показалось, что птица была густо-лилова, с каким-то огненным отливом, и в разинутом клюве ее дымился острый язык. Он закусил губу, медленно поднял с земли кругляш, тихо занес его над головой и бросил. Грач вскинулся в воздух, царапнул когтями по стволу, трепеща скатился наземь, распустил крылья и прилег.
Александр Антоныч оторвался от дерева, подбежал к птице.
Но она рванулась из-под рук, забила одним крылом в воздухе, и, волоча другое по земле, скачками, взмахами, натыкаясь на стволы, понеслась вперед.
Александр Антоныч слышал как за спиной вздрогнул парк от истошного птичьего вопля, как этот вопль наседал на него сзади, разрастался в бурю, ломил и мял на своем пути кусты, сучья, валежник. Он чувствовал, что стая преследует его по пятам, видел, как обгоняли его отдельные птицы, кружась и припадая к подбитому грачу. Но он безоглядно несся за трепыхавшей,бившей крылом птицей, перескакивал через лесины, разминался с деревьями, ломал и гнул встречные ветки. И вот он прихлопнул грача тяжелой дрожавшей рукою, поднял его, с размаху ударил о дерево, обернулся круто и, шагнув встречу стаи, швырнул в ее гущу размягшим, теплым трупом. Птицы шарахнулись на деревья.
А он остановился, растопырив сжатые в кулаки руки, исступленный и перекошенный, в окруженье покойных, прямых стволов.
Вдруг сзади на его плечо опустилось что-то тяжелое. Он отскочил. Против него стояла Таиса Родионовна. Глаза ее были ясны, и ровно, неторопливо она подозвала его поднятой рукою.
Он качнулся как пьяный. Она тихо взяла его за руку и повела из парка...
Сидя у стола, в тесной прибранной каморке, Александр Антоныч исподлобья следил за хозяйкой и виновато поджимал губы, когда она поворачивалась к нему лицом. Пальцы его, растянутые на коленях, подергивались, как у больного.
Кончив хлопоты, Таиса Родионовна живо спросила:
- Ну, .отошли немножко?
Не ослышался ли он? Может быть, ему почудилось, что в ее голосе мелькнула нежность? Он робко потянулся к ней.
Радостное, покойное тепло заструилось из ее распахнутых глаз.
- Что вам пришло на ум мучить себя?
- Таиса Родионовна, они вам покою не дают, они...
- Да вам-то что?
- Таиса Родионовна...
- Ну, что, добрый вы чудак, что?..
- Вы не знаете... вся моя жизнь, вся жизнь... вы...
- Ш-ш-ш! Будет вам. Надо ужинать и спать. Вот возьмите...
И он послушно брал все, что она подавала. И когда после ужина она повела его в пустынную комнату с разбитым окном и указала постланную в углу старую кровать, Александр Антоныч схватил ее руку и, задыхаясь, несколько раз прошептал:
- Простили, боже мой, простили? простили?
Она осторожно высвободила руку и, уходя, внятно и добро сказала:
- Покойной ночи...
Первый момент пробужденья Александр Антоныч пережил так, как будто проснулся у себя, в Архамонах, среди знакомого до соринки хлама. Чуть доносились пересвисты птиц, листва шумела далеким прибоем. Но память быстро развернула последний день в Рагозном, и он очнулся.
По выцветшей стене протянулась оранжевая, еще холодная полоса солнца. Александр Антоныч вскочил и выбежал на крыльцо. Утро плыло, розовое, парное. Бронзовые полосы на холме волновались медленно и сонно. С клевера несло свежим холодком росы.
Парк высился безмолвной глухой стеной: грачи покинули свое гнездовье. Тишина невидным покрывалом колебалась над округой.
Александр Антоныч потянулся, кости его хрустнули сильно и молодо, он громко вздохнул.
- Перемены, что ль, ждешь, грача-то прогнал? - услышал он раскатистый оклик.
По дороге в поле, следом за плугом, вставленным в салазки, шел крестьянин. Он кивнул головой и лукаво прищурился.
- На яровое, что ли? - крикнул Александр Антоныч.
- На картошку!
- Погоди, я тоже пойду!
Он забежал в комнату, натянул сапоги, Захватил поддевку, спрыгнул с крыльца и, догнав мужика, пошел с ним рядом.
1923 - 1924
ФЕДИН Константин Александрович (1692 - 1977). Тишина. Впервые опубликован в журнале "Русский современник", 1924, № 1 Печатав!ел по изданию: Федин К. Собр. соч. в 10-ти т.. т. 2. М.. Художественная литература, 1970.

1 2 3 4 5 6