Должны же у тебя быть родственники, друзья. К ним и иди. А то пришел к чужим людям, будто нищий.
— Я здесь родился, — терпеливо и неколебимо сказал Гитано.
Карл Тифлин не любил быть жестоким, но тут понял — без этого не обойтись.
— Сегодня можешь у нас поесть, — распорядился он. — Поспишь в старом сарае. Наутро покормим тебя завтраком, а дальше иди своей дорогой. К друзьям. А умирать у чужих людей — это не дело.
Гитано напялил черную шляпу, наклонился за мешком.
— Это мои пожитки, — объяснил он.
Карл отвернулся.
— Пошли, Билли, надо доделать дела в коровнике. Джоди, отведи его в сарай, в комнатку.
Отец и Билли пошли к коровнику. Миссис Тифлин вернулась в дом, бросив через плечо:
— Сейчас дам одеяла.
Гитано вопросительно посмотрел на Джоди.
— Идите за мной, — сказал мальчик.
В комнатке стояла койка с трухлявым матрасом, кресло-качалка без спинки, да ящик из-под яблок, а в нем — фонарь из жести. Гитано осторожно опустил мешок на пол и сел на кровать. Джоди маялся у двери, не зная, уходить или нет. Наконец, спросил:
— Вы спустились с больших гор?
Гитано медленно покачал головой.
— Нет. Я работал в долине Салинас.
Прежние мысли все не оставляли Джоди.
— А в тех больших горах вы когда-нибудь бывали?
Темные, много повидавшие глаза старика застыли, повернули свой свет внутрь — в голове Гитано чередой пошли прожитые годы.
— Один раз, когда был мальчонкой. Отец брал меня с собой.
— В самые горы?
— Да.
— И что вы там видели? — встрепенулся Джоди. — Людей, лошадей?
— Нет.
— А что там было?
Гитано все думал о своем. Он силился вспомнить, у бровей появились едва заметные морщинки.
— Что вы там видели? — повторил Джоди.
— Не знаю, — сказал Гитано. — Не помню.
— Там было жутко? Кругом сушь?
— Не помню.
От возбуждения Джоди совсем осмелел.
— Ну хоть что-нибудь вы должны помнить!
Гитано хотел что-то сказать, приоткрыл рот, подобрал нужные слова.
— Кажется, там было тихо... и красиво.
Глаза Гитано словно что-то увидели в прошедших годах — они потеплели, в них проскользнула улыбка.
— А потом вы в горы больше не ходили? — выпытывал Джо.
— Нет.
— И никогда не хотелось?
Но на лице Гитано уже появилось раздражение.
— Нет, — ответил он, и по его тону Джоди понял говорить об этом старик больше не желает. Мальчик стоял, словно зачарованный. Уходить не хотелось. К нему вернулась привычная робость.
— Давайте сходим в коровник и посмотрим скотину? — предложил он.
Гитано поднялся, надел шляпу и собрался идти за Джоди.
Уже почти стемнело. Они остановились возле желоба для воды, куда на вечерний водопой сбредались с горных лугов лошади. Большими узловатыми руками Гитано оперся о верхнюю перекладину забора. Пять лошадей спустились к желобу, напились вволю и, отошли в сторонку, принялись пощипывать сухие травинки, тереться боками о колья забора, отполированные до блеска. Прошло какое-то время, и из-за холма, тяжело ковыляя, появилась старая коняга. Зубы у нее были желтые, длинные; копыта плоские и заостренные, будто лопаты; ребра и таз выпирали из-под кожи. Через силу дохромав до желоба, она стала пить воду, громко причмокивая.
— Это старина Истер, — объяснил Джоди. — Самый первый конь моего отца. Ему тридцать лет.
Он взглянул в старые глаза Гитано, ожидая какого-нибудь ответа.
— Уже не тянет, — сказал Гитано.
Из коровника вышли отец Джоди и Билли Бак и направились к ним.
— Слишком стар, чтоб работать, — повторил Гитано. — Только ест, скоро смерть его приберет.
Карл Тифлин услышал последние слова. Он был зол на себя, что так жестоко обошелся со старым Гитано, и жестокость опять полезла из него.
— Давно бы пора пристрелить Истера, — заговорил он. — Избавили бы его от боли, от ревматизма. — Он искоса посмотрел на Гитано — уловил ли тот параллель, но большие костистые руки не шевельнулись, глаза недвижно смотрели на лошадь. — К старичью надо быть милосердным, избавлять от страданий, — продолжал отец Джоди. — Один выстрел, сильный шум, одна сильная боль — скажем, в голове — и все. Это лучше, чем вечная ломота в костях и гнилые зубы.
— Старики имеют право отдохнуть, — вмешался Билли Бак. — Шутка ли, проработали всю жизнь. Может, они не против еще поболтаться на этом свете.
Карл внимательно вглядывался в исхудавшую лошадь.
— Ты не представляешь, каков был Истер в старые времена, — сказал он с теплыми нотками в голосе. — Вскинутая шея, точеная грудь, изящный круп. Барьер из пяти перекладин брал почти с места. Я на нем выиграл заезд, когда мне было всего пятнадцать лет. Пару сотен всегда мог на нем заработать. Не представляешь, каков был красавец. — Он оборвал себя, потому что презирал мягкотелость. — Но сейчас его надо пристрелить, — заключил он.
— Он имеет право отдохнуть, — стоял на своем Билли Бак.
Отцу Джоди пришла в голову забавная мысль. Он повернулся к Гитано.
— Если бы в предгорьях росла яичница с ветчиной, — сказал он, — я бы тебя взял — пасись на здоровье. Но чтобы ты пасся в моей кухне — это мне не по карману.
И, засмеявшись, он вместе с Билли Баком пошел к дому.
— Расти в предгорьях яичница с ветчиной, — добавил он, — мы бы и сами подкормились.
Джоди знал: это отец ищет, как бы сделать Гитано побольней. Он и Джоди часто бил по больному месту. Всегда знал, как ужалить, как растравить душу.
— Это он так только говорит, — пояснил Джоди. — Ни в жизни он Истера не застрелит. Он его любит. Ведь Истер — его самая первая лошадь.
Солнце укатилось за высокие горы, стоявшие незыблемой стеной, и на ранчо все притихло. В вечернюю пору Гитано, похоже, почувствовал себя уютнее. Он издал губами чудной резкий звук и протянул руку за забор.
1 2 3 4 5