Джоди повернулся к востоку — там тоже были горы, Габиланы, и эти горы были веселые, в складках холмов гнездились ранчо, на гребнях росли сосны. Там жили люди, в свое время на склонах этих холмов шли бои с мексиканцами. На мгновение он оглянулся на Великие горы и даже поежился — вот это разница. Лощина у основания холма, в которой лежало их ранчо, освещалась солнцем, радовала глаз. Дом сиял белизной, а от коричневой конюшни исходило тепло. На дальнем холме, потихоньку передвигаясь к северу, паслись рыжие коровы. Вписывался в общую картину и радовал глаз даже темный кипарис возле барака. В пыли, словно танцуя быстрый вальс, копошились цыплята.
Внимание Джоди привлекла движущаяся фигура. По дороге из Салинаса медленно шел человек, он спускался к их дому. Джоди поднялся и тоже зашагал вниз, в сторону дома — если кто-то идет к ним, как же такое пропустить? Когда мальчик был уже на месте, человек — худощавый, спину держит прямо — прошел лишь полпути. Джоди понял, что он немолод, только по одному признаку — уж слишком отрывисто ударяли землю его каблуки. Он подошел ближе, и Джоди разглядел синие джинсы, куртку из такого же материала. На ногах — грубые, тяжелые башмаки, на голове — потертая широкополая шляпа с плоскими полями. За плечами джутовый мешок, набитый до отказа — что-то из него выпирало. Еще два десятка тяжелых шагов — и можно рассмотреть лицо. Оно было темным, как кусок вяленого мяса. Усы, голубовато-белые на фоне темной кожи, нависали надо ртом, волосы — они виднелись на шее — тоже были белые. Кожа словно усохла и обтянула череп, да так, что выступали скулы, плоти не было, и нос с подбородком казались острыми и хрупкими. Глубоко посаженые глаза — большие и темные, их прикрывали туго натянутые веки. Радужные оболочки и зрачки слились в черный цвет, глазные же яблоки были коричневыми. На лице — ни единой морщины. Голубая джинсовая куртка на старике была застегнута на медные пуговицы доверху — как у всех, кто носит куртку на голое тело. Из рукавов торчали сильные костистые руки — шишковатые, в переплетении вен, крепкие, как ветки персикового дерева. Ногти плоские, широкие и блестящие.
Приблизившись к воротам, старик сбросил на землю мешок и тут увидел Джоди. Губы его чуть шевельнулись, и сквозь них просочился мягкий, неопределенный звук.
— Ты здесь живешь?
Джоди смутился. Он обернулся и посмотрел на дом, потом бросил взгляд в сторону коровника, где были отец и Билли Бак.
— Да, — ответил он, не дождавшись помощи ни с той, ни с другой стороны.
— Я вернулся, — объявил старик. — Меня зовут Гитано, и я вернулся.
Джоди понял, что это для него чересчур серьезно. Он стремглав кинулся домой за помощью, громко хлопнул дверью с металлической сеткой. Мама была на кухне, прикусив нижнюю губу, она сосредоточенно протыкала шпилькой забитые отверстия дуршлага.
— Там старик, — взволнованно крикнул Джоди. — Старый пайсано говорит, что он вернулся.
Мама положила дуршлаг и постучала шпилькой о раковину.
— Ну, что еще случилось? — терпеливо спросила она.
— Там старик. Выйди.
— И что он хочет?
Она развязала тесемки передника, пригладила пальцами волосы.
— Не знаю. Он пришел и все.
Расправив складки на платье, мама вышла из дому, Джоди за ней. Гитано стоял на том же месте.
— Да? — спросила миссис Тифлин.
Гитано снял потрепанную черную шляпу и, держа ее перед собой обеими руками, повторил:
— Меня зовут Гитано, и я вернулся.
— Вернулся? Куда?
Всем распрямленным телом Гитано чуть склонился вперед. Правая его рука описала круг — холмы, поля на склонах, горы — и снова застыла на шляпе.
— На ранчо. Я здесь родился, и мой отец тоже.
— Здесь? — удивилась она. — Этот дом не такой старый.
— Нет, там, — ответил он, указывая на западный хребет. — На той стороне, того дома теперь нет.
Наконец она поняла.
— В старой глинобитной хижине, которую почти всю смыло?
— Да, сеньора. На ранчо никого не осталось, подмазать хижину известью было некому, вот ее и смыло дождями.
Мать Джоди немного помолчала, в голове мелькнули непривычные мысли о том, что без родного дома, должно быть, очень тоскливо, но она их быстро отогнала.
— И что вы теперь хотите, Гитано?
— Я останусь здесь, — сказал он негромко. — Пока не умру.
— Но работников нам не требуется.
— Работать как прежде я уже не могу, сеньора. Подоить корову, накормить цыплят, нарубить дровишек — это да. И только. Я останусь здесь. — Он показал на лежавший рядом мешок. — Вот мои пожитки.
Мать повернулась к Джоди.
— Беги в коровник и позови отца.
Джоди как ветром сдуло, и скоро он привел Карла Тифлина и Билли Бака. Старик стоял на прежнем месте, только теперь он отдыхал. Все его тело, как бы осев, пребывало в состоянии безмятежного покоя.
— В чем дело? — спросил Карл Тифлин. — Из-за чего Джоди такой шум поднял?
Миссис Тифлин кивнула на старика.
— Он хочет у нас остаться. Кое в чем помогать по хозяйству и остаться здесь.
— Мы его взять не можем. Нам люди не нужны. Да и стар он слишком. Все, что надо, делает Билли.
Они говорили о Гитано, будто его и в природе не было, и вдруг до обоих это дошло; они посмотрели на старика и смутились.
Он откашлялся.
— Слишком стар я, чтобы работать, это верно. Я пришел туда, где родился.
— Ты родился не здесь, — возразил Карл.
— Не здесь. В глинобитной хижине за холмом. Раньше, до вас, все это было одно ранчо.
— В доме из глины, который весь рассыпался?
— Да. И я там родился, и мой отец. Я останусь здесь, на ранчо.
— Говорю тебе, не останешься, — рассердился Карл. — Какая мне польза от старика? Ферма у меня не бог весть какая большая. Кормить старика да оплачивать счета доктору — это мне не по карману.
1 2 3 4 5