А для догнавших - второй соблазн: своим
интеллектом вложиться в Небывалое Созидание, какого не видела
мировая история. Еще бы не увлечься!.. Этим ретивым
самоубеждением были физически спасены многие интеллигенты и
даже, казалось, не сломлены духовно, ибо с пол- ' ной
искренностью, вполне добровольно отдавались новой вере. (И еще
долго потом высились - в литературе, в искусстве, в
гуманитарных науках - как заправдошние стволы, и только
выветриванием лет узналось, что это стояла одна пустая кора, а
сердцевины уже не было.) Кто-то шел в это "догонянье"
Передового Класса с усмешкою над самим собой, лицемерно, уже
поняв смысл событий, но просто спасаясь физически.
Парадоксально однако (и этот процесс повторяется сегодня на
Западе), что большинство шло вполне искренно,
загипнотизированно, охотно дав себя загипнотизировать. Процесс
облегчался, увернялся захваченностью подрастающей
интеллигентской молодежи: огненнокрылыми казались ей истины
торжествующего марксизма - и целых два десятилетия, до второй
мировой войны, несли нас те крылья. (Вспоминаю как анекдот:
осенью 1941, уже пылала смертная война, я - в который раз и
все безуспешно - пытался вникнуть в мудрость "Капитала".)
В 20-е и 30-е годы усиленно менялся, расширялся и самый
состав прежней интеллигенции, как она сама себя понимала и
видела.
Первое естественное расширение было - на интеллигенцию
техническую ("спецы"). Впрочем, как раз техническая, стоявшая
на прочной деловой почве, реально связанная с национальной
промышленностью и на совести не имевшая греха соучастия в
революционных жестокостях, значит, и без нужды сплетать горячее
оправдание Новому Строю и к нему льнуть, - техническая
интеллигенция в 20-е годы оказала гораздо большую духовную
стойкость, чем гуманитарная, не спешила принять Идеологию как
единственно возможное мировоззрение, а по независимости своей
работы и физически устояла притом.
Но были и Другие формы расширения - и разложения! -
прежнего состава интеллигенции, уверенно направляемые
государственные процессы. Один - физическое прервание традиции
интеллигентских семей: дети интеллигентов имели почти нулевые
права на поступление в высшие учебные заведения (путь
открывался лишь через личное подчинение и перерождение молодого
человека: комсомол). Другой - спешное создание рабфаковской
интеллигенции, при слабой научной подготовке, - "горячий"
пролетарско-коммунистический поток. Третий - массовые аресты
"вредителей". Этот удар пришелся больше всего по интеллигенции
технической: разгромив меньшую часть ее, остальных смертельно
напугать. Процессы шахтинский, Промпартии и несколько мелких в
обстановке уже общей напуганности в стране успешно достигли
своей цели. С начала 30-х годов техническая интеллигенция была
приведена также к полной покорности, 30-е годы были успешной
школой предательства уже и для нее: также покорно голосовать на
митингах за любые требуемые казни; при уничтожении одного брата
другой брат послушно брал на себя хоть и руководство Академией
наук; уже не стало такого военного заказа, который русские
интеллигенты осмелились бы оценить как аморальный, не бросились
бы поспешно-угодливо выполнять1. Удар пришелся не только по
старой интеллигенции, но уже отчасти и по рабфаковской, он
избирал по принципу непокорности, и так все более пригибал
оставшуюся массу. Четвертый процесс - "нормальные" советские
пополнения интеллигенции - кто прошел все свое 14-летнее
образование при советской власти и генетически был связан
только с нею.
В 30-е же годы совершилось и новое, уже необъятное,
расширение "интеллигенции": по государственному расчету и
покорным общественным сознанием в нее были включены миллионы
государственных служащих, а верней сказать: вся интеллигенция
была зачислена в служащих, иначе и не говорилось и не писалось
тогда, так заполнялись анкеты, так выдавались хлебные карточки.
Всем строгим регламентом интеллигенция была вогнана в
служебно-чиновный класс, и само слово "интеллигенция" было
заброшено, упоминалось почти исключительно как бранное. (Даже
свободные профессии через "творческие союзы" были доведены до
служебного состояния.) С тех пор и пребывала интеллигенция в
этом резко увеличенном объеме, искаженном смысле и умаленном
сознании. Когда же, с конца войны, слово "интеллигенция"
восстановилось отчасти в правах, то уж теперь и с захватом
многомиллионного мещанства служащих, выполняющих любую
канцелярскую или полуумственную работу.
Партийное и государственное руководство, правящий класс, в
довоенные годы не давали себя смешивать ни со "служащими" (они
- "рабочими" оставались), ни тем более с какой-то прогнившей
"интеллигенцией", они отчетливо отгораживались как
"пролетарская" кость. Но после войны, а особенно в 50-е, еще
более в 60-е годы, когда увяла и "пролетарская" терминология,
все более изменяясь на "советскую", а с другой стороны и
ведущие деятели интеллигенции все более допускались на
руководящие посты, по технологическим потребностям всех видов
управления, - правящий класс тоже допустил называть себя
"интеллигенцией" (это отражено в сегодняшнем определении
интеллигенции в БСЭ), и "интеллигенция" послушно приняла и это
расширение.
Насколько чудовищно мнилось до революции назвать
интеллигентом священника, настолько естественно теперь зовется
интеллигентом партийный агитатор и политрук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16