В. Даль определял интеллигенцию как "образованную,
умственно развитую часть жителей", но вдумчиво отмечал, что
"для нравственного образования у нас нет слова" - для того
просвещения, которое "образует и ум, и сердце".
Были попытки строить определение интеллигенции на
самодвижущей творческой силе, даже вопреки внешним
обстоятельствам; на неподражательности образа мысли; на
самостоятельной душевной жизни. Во всех этих поисках высшая
затрудненность не в формулировке определения и не в
характеристике реально существующей общественной группы, а в
разности желаний; кого мы хотели бы видеть под именем
интеллигенции.
Бердяев позже предлагал определение, альтернативное тому,
какое рассмотрено в "Вехах": интеллигенция как совокупность
духовно-избранных людей страны. То есть духовная элита, а не
социальный слой.
После революции 05 - 07 годов начался тихий процесс
поляризации интеллигенции: поворота интересов студенческой
молодежи И медленного выделения еще очень тонкого слоя с
повышенным вниманием ко внутренней нравственной жизни человека,
а не ко внешним общественным преобразованиям. Так что авторы
"Вех" не вовсе были в тогдашней России одинокими. Однако этому
неслышному хрупкому процессу выделения нового типа
интеллигенции (вслед за тем расщепился бы и уточнился сам
термин) не суждено было в России произойти: его смешала и
раздавила перрая мировая война, затем стремительный ход
революции. Чаще многих других произносилось в русском
образованном классе слово "интеллигенция", - но так, за
событиями, и не успело получить обстоятельно-точного смысла.
А дальше - условий и времени было еще меньше. 1917 год
был идейным крахом "революционно-гуманистической"
интеллигенции, как она очерчивала сама себя. Впервые ей
пришлось от одиночного террора, от кипливой кружковщины, от
партийного начетничества и необузданной общественной критики
правительства перейти к реальным государственным действиям. И,
в полном соответствии с печальными прогнозами авторов "Вех"
(еще отдельно у С. Булгакова: "интеллигенция в союзе с
татарщиной... погубит Россию"), интеллигенция оказалась
неспособна к этим действиям, сробела, запуталась, ее партийные
вожди легко отрекались от власти и руководства, которые издали
казались им такими желанными, - и власть, как обжигающий шар,
отталкиваемая от рук к рукам, докатилась до тех, что ловили ее
и были кожею приготовлены к ее накалу (впрочем, тоже
интеллигентские руки, но особенные). Интеллигенция сумела
раскачать Россию до космического взрыва, да не сумела управить
ее обломками. (Потом, озираясь из эмиграции, сформулировала
интеллигенция оправдание себе: оказался "народ - не такой",
"народ обманул ожидания интеллигенции". Так в этом и состоял
диагноз "Вех", что, обожествляя народ, интеллигенция не знала
его, была от него безнадежно отобщена! Однако, незнанье - не
оправданье. Не зная ни народа, ни собственных государственных
сил, надо было десятижды остеречься непроверенно кликать его и
себя в пустоту.)
И как та кочерга из присказки, в темной избе неосторожно
наступленная ногою, с семикратной силой ударила олуха по лбу,
так революция расправилась с пробудившей ее русской
интеллигенцией. После царской бюрократии, полиции, дворянства и
духовенства следующий уничтожительный удар успел по
интеллигенции еще в революционные 1918 - 20 годы, и не только
расстрелами и тюрьмами, но холодом, голодом, тяжелым трудом и
насмешливым пренебрежением. Ко всему тому интеллигенция в своем
героическом экстазе готова не была и - чего уж от самой себя
никак не ожидала - в гражданскую войну потянулась частью под
защиту бывшего царского генералитета, а затем и в эмиграцию,
иные не первый уже раз, но теперь - вперемешку с той
бюрократией, которую недавно сама подрывала бомбами.
Заграничное существование, в бытовом отношении много
тяжче, чем в прежней ненавидимой России, однако отпустило
осколкам русской интеллигенции еще несколько десятилетий
оправданий, объяснений и размышлений. Такой свободы не
досталось большей части интеллигенции - той, что осталась в
СССР. Уцелевшие от гражданской войны не имели простора мысли и
высказывания, как они были избалованы раньше. Под угрозою ПТУ и
безработицы они должны были к концу 20-х годов либо принять
казенную идеологию в качестве своей задушевной, излюбленной,
или погибнуть и рассеяться То были жестокие годы испытания
индивидуальной и массовой стойкости духа, испытания, постигшего
не только интеллигенцию, но, например, и русскую церковь. И
можно сказать, что церковь, к моменту революции весьма
одряхлевшая и разложенная, быть может из первых виновниц
русского падения, выдержала испытание 20-х годов гораздо
достойнее: имела и она в своей среде предателей и
приспособителей (обновленчество), но и массою выделила
священников-мучеников, от преследований лишь утвердившихся в
стойкости и под штыками погнанных в лагеря. Правда, советский
режим был к церкви намного беспощаднее, а перед интеллигенцией
приопахнул соблазны: соблазн понять Великую
Закономерность, осознать пришедшую железную Необходимость
как долгожданную Свободу - осознать самим сегодня, толчками
искреннего сердца, опережающими завтрашние пинки конвойных или
зашеины общественных обвинителей, и не закиснуть в своей
"интеллигентской гнилости", но утопить свое "я" в
Закономерности, но заглотнуть горячего пролетарского ветра и
шаткими своими ногами догонять уходящий в светлое будущее
Передовой Класс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16