И, еще не закончив, сообразил,
что не так следовало начать
Но Рой, похоже, не нашел в моей реакции на его слова ничего
странного. Возможно, именно такого начала беседы 011 и ожидал.
- Почему поздно? Мне кажется, вы это должны понимать. Вам лучше было
прийти до того, как я наложил запрет на все работы с трансформатором
времени. Не появилось бы протестов у ваших коллег.
- Да, пожалуй, так было бы логичней, - сказал я и удивился тому, что
он сказал, и тому, что я ответил. Так можно было говорить только после
исповеди, а я еще ни в чем не повинился.
Рой смотрел пристально, но без настороженности и отстраненности,
раньше я видел в его глазах только эти два настроя - настороженность и
ощутимое, как рукой, отстранение. Он знал, с чем я пришел, - не конкретные
факты, конечно, но мою готовность искренне поведать о фактах. И я ответно
на его знание знал, что ничего теперь не утаю. И, понимая это, я понял,
что и мне предоставлено право требовать ответа на мои недоумения и что
лучше мои вопросы ставить сразу.
Я начал так:
- Рой, разговор наш будет не из легких, для меня по крайней мере. И я
хотел бы, чтобы раньше разъяснились некоторые ваши странности. Почему вы
еще в аэробусе выделили меня среди других? Вы не знали, кто я, какая связь
между мной и взрывом, ваши глаза невозмутимо обегали наши лица, ни на ком
они не задерживались, а на мне задержались. Ваш взгляд словно споткнулся,
когда упал на меня. Не знаю, заметили ли это другие, но я не мог не
заметить. Скажу больше - я содрогнулся. Надеюсь, мой вопрос не показался
вам нетактичным?
Рою вопрос показался естественным. Он отвечал с исчерпывающей
обстоятельностью. Чарли, тоже поклонник обстоятельности, выдал бы ответ в
форме деловой справки, присоленной для оживления остротой, приперченной
неожиданным парадоксом. У Роя была иная манера - он преобразовал ответ в
исследование, представил мне продуманную концепцию, как я выгляжу при
первом знакомстве и какие мысли порождает даже случайный взгляд, брошенный
на меня. Он выделил меня среди прочих пассажиров аэробуса, потому что я
сам выделился. На него все пассажиры просто смотрели, а я всматривался, я
изучал Роя, размышлял о нем. То, что это настойчивое изучение и что оно
отражает какую-то важную мысль, Рой понял сразу. И, поняв, заинтересовался
мной, а заинтересовавшись, удивился, а удивившись, сам стал размышлять обо
мне. Я непрерывно менял выражение лица и позы: то мрачнел, то светлел, то
замирал на сиденье, то вдруг нервно дергался - таким я увиделся ему в
аэробусе. Все это явно шло изнутри, не от реплик пассажиров и Роя, а от
собственных мыслей. "Каких мыслей? - спросил себя Рой и ответил: - Тех,
которые возникли в этом молчаливом уранине вследствие того, что я прибыл
на Уранию и сейчас сижу перед ним. Он, стало быть, этот уранин, всех
непосредственней связан с трагедией, и самый точный анализ происшествия я
должен ждать от него". В таком убеждении Рой вполне окреп, прежде чем
аэробус оказался перед гостиницей.
- Я вскоре узнал, кто вы такой, узнал о гибели вашего помощника Павла
Ковальского, - продолжал Рой. - Ваш приход ко мне становился необходим. Я
ожидал, что вы потребуете, чтобы я принял вас раньше всех.
Но вы не торопились. Это было странно. А потом явились вместе с
Чарльзом Гриценко и позволили ему вести всю беседу. Объяснить ваше
настороженное молчание особым почтением к своему начальнику я нс мог, у
вас с ним отношения свободные, вы, я заметил, иногда так на него
огрызаетесь, что на Земле это сочли бы развязностью. Вы предоставили ему
привилегию разговора, ибо что-то боялись выдать каким-нибудь неосторожным
словом. Ваше молчание шло от предписания себе молчать. И тогда я захотел
показать вам, что понимаю вашу задумку - демонстративно стал игнорировать
вас, повернулся к вам спиной. Я был уверен, что вы встревожитесь и
чем-либо выдадите себя.
- Вы не ошиблись в том, что я встревожился. Но я не выдал себя.
- Вы подтвердили упорно сохраняемым молчанием, что таите секрет. И я
подумал, что секрет этот, видимо, нельзя открыть директору института, а
ведь вы пришли с ним.
- Правильный вывод. Я не мог поделиться известной мне тайной с
Чарльзом Гриценко.
- Но если вы хотели рассказать ее мне, вы должны были потом прийти
сами. А вы не шли. Я вызвал Жанну Зорину. Она поведала немало интересных
фактов о себе, о Ковальском, о вас. Но тайны она не раскрыла. Если она и
знает ее, то сумела сохранить при себе.
- Она знает лишь часть тайны, и я умолял ее даже намеком не касаться
этого. Всего она не могла бы вам поведать, если бы и захотела.
- После разговора с ней я окончательно утвердился, что только вы
можете пролить свет на взрыв. А вы по-прежнему не шли. Это означало, что
вы хотите сохранить секрет. Ради чего? Загадка взрыва, несомненно, связана
с вашей лабораторией, стало быть, ваша цель - продолжать исследования, как
прежде. И тогда я объявил о запрете экспериментов с трансформацией
атомного времени. Основание достаточное, хотя друг Чарльз его запальчиво
оспаривает: его собственная теория обратного хода времени указывает на
возможность новых катастроф. Перспектива закрытия вашей лаборатории
подействовала - вы пришли. Теперь я слушаю вас.
Он слушал, я говорил. Временами он прорывался в мою долгую речь
репликами. Я отвечал и снова вывязывал свой невеселый рассказ. Все
началось с того, объяснил я, что Чарльз Гриценко доказал возможность
изменения скорости времени и построил первый в мире трансформатор времени,
позволяющий менять его течение в атомных процессах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36