Хоть это будет мне утешением - тебя выгонят с Урании,
тебе закроют двери в лаборатории. Не видеть тебя! Никогда не видеть!
- Ты этого не сделаешь. Никогда не сделаешь, Жанна!
- Пойду! - исступленно выкрикнула она. - Прямо от тебя к нему!
- Не сделаешь! Ты все же любила Павла. Не верю, что ты надругаешься
над его памятью!
Ей понадобилась почти минута, чтобы обрести дыхание на ответ. Ее
захлестывало неистовство. Она была готова на все. Но в ее верности Павлу я
мог не сомневаться.
- Ты убил Павла, Эдуард, - сказала она наконец.А теперь измываешься
надо мной! Какой честности ждать от презренного убийцы? Но сказать, что я
не любила Павла, что я хочу надругаться над его памятью!.. Боже мой, какая
низость! Какая низость!
- Я убил Павла, не отрекаюсь. А ты собираешься плюнуть на его могилу.
Вот что будет означать твой поход к Рою Васильеву.
Она кинулась на меня. Не знаю, что она хотела - задушить насмерть или
только выцарапать глаза? Я схватил ее за руки. Она вырывалась с такой
силой, что меня мотало то вправо, то влево. Но я не выпустил рук, и она
ослабела. Я швырнул ее в кресло. Она опустила голову, громко рыдала. Я
снова заговорил. Дело было не завершено. Надо было забить еще пару гвоздей
в гроб нашей былой душевной дружбы.
- Тебе не удастся заставить меня замолчать, Жанна. Я продолжаю. Ты
знаешь, что у Павла была одна цель в жизни, одна пламенная страсть:
реализовать практически свое великое открытие. Даже любовь к тебе лишь
соседствовала с этой страстью, не умаляя ее. Павел формально был моим
помощником, но реально я был его учеником. Я его убил, так уж получилось,
но все силы своей души, все свои способности отдам завершению дела его
жизни. Пусть мир узнает, каким гением был этот человек, так верно любивший
тебя твой муж Павел Ковальский. Пусть не истлеет он безвестным в могиле!
Он заслужил в Пантеоне великих людей человечества памятник. И его
воздвигнут, тот нетленно-вечный памятник, если ты не помешаешь. Скажи,
скажи мне, Жанна, кому протянул бы руку Павел, если бы мог хоть на минуту
встать из гроба: тебе, его возлюбленной, его жене, столько подарившей ему
ласк при жизни и столь беспощадной к его памяти после смерти? Или мне, его
убийце, его верному ученику, думающему лишь о том, как показать миру
величие своего учителя?
Все совершилось, как и должно было совершиться. Поводов для
удивления, тем более восторженного, не нашлось: не все во мне верно
увидела Жанна, вряд ли в ту минуту последних уговоров мне было легче, чем
ей. Она с трудом поднялась, поправила растрепавшиеся волосы, она боялась
смотреть на меня, чтобы снова не взорваться.
- Пусть будет по-твоему, - сказала Жанна тусклым голосом. - Я не
помешаю завершению опытов. Но ты должен знать: ненавижу тебя! Безмерно,
бесконечно ненавижу! Теперь это будет единственной моей отрадой -
ненавидеть тебя! Ты просишь моей помощи в лаборатории, я вынуждена
помогать, но ненависть не смягчится. Помощь будет, а ненависть останется.
Вечно тебя ненавидеть! Боже мой, боже мой! Вечно ненавидеть!
Она ушла, хлопнув дверью. Я должен был сесть, чтобы не упасть, так у
меня дрожали ноги. Несколько минут я не двигался, ни о чем не думал,
ничего не сознавал. Это не было беспамятство, потеря сознания или сон.
Врачи, наверно, заговорили бы об остром приступе нервного истощения. Я
назвал бы свое состояние острым истощением души, чем-то вроде
кратковременной смерти: я был в этом мире и меня не было.
Восстановив себя, я подошел к самописцу пси-поля, подал выход на
диаграмму. Все было, как задумывалось. Нервное потрясение Жанны отразилось
в дикой пляске кривых, ее гнев - в их пиках и изломах, ее отчаяние - в их
падении вниз, почти к горизонту, к зловещей оси абсцисс небытия. Я
проверил программу процесса, задал сравнение со старыми записями.
Компьютер доложил, что процесс восстановлен на высоком уровне, он идет,
как при жизни Павла. Большего и не требовалось.
Теперь оставалось совершить последнее вычисление: сколько мне
осталось жить?

7

- Сколько мне осталось жить? - вслух спросил я себя.
В общем, я успокоился, интерес к дате конца был скорее академическим,
чем практическим. Даже если бы вычисление показало, что жизнь быстро
шагает к распаду, это не стало бы теперь поводом рвать на себе волосы.
Завершение экспериментов именно таким способом было моим свободным
решением, негодовать на себя нелепо. Я только с интересом отметил, что
самоубийцы кончают с собой в состоянии аффекта, а у меня аффекта не было,
неистовство мутило сознание лишь до решения, страх небытия терзал до
внутренне принятого отказа от бытия. Конечно, я не радовался, но и уныние
не одолевало. Была даже некоторая удовлетворенность, что найден выход из
совершенной, казалось, безвыходности, да практическое любопытство - много
ли совершишь всяких не имеющих отношения к эксперименту дел, разных
необязательностей, которыми всегда полнится наше существование. "Раньше в
подобных случаях писали завещания и заверяли их подписями и печатями", -
подумал я. И почти весело рассмеялся - раньше не было подобных случаев.
Никто, даже после моей гибели, не должен догадываться, что я ее предвидел,
она предстанет случайностью эксперимента, а не его рассчитанным
результатом.
Компьютер выдал утешительный расчет: жизни хватало и на дело, и на
безделье, можно и всласть соснуть, и разика два погулять по холмам Урании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36