Зато есть Андрей, руководитель Гаррисона, и
несчастье с Андреем сомнения не вызывает. Андрей воспринял передачи
далекой цивилизации в Кентавре-3 - и мозг его получил удар, лишь немного
уступающий тому, что сжег содержимое черепной коробки Спенсера. Можно ли
отрицать влияние на Андрея совместной работы с Гаррисоном? Все, что
связано с послами или разведчиками инозвездной цивилизации, таит в себе
грозную опасность для людей!
- Не могу с вами согласиться, - сказал Боячек, когда Рой замолчал.
- Вы отрицаете несчастья, вызванные присутствием среди нас
псевдолюдей? - спросил Рой.
Боячек отрицательно покачал головой. Невозможно отрицать уже
совершившиеся беды. Но позволительно усомниться в том, что их кто-то
зачем-то сознательно вызывал. Друг Рой уклонился от философской концепции.
Он, Боячек, собирается затронуть именно эту область, тот ее конкретный
раздел, который трактует взаимоотношения добра и могущества.
Рой пожал плечами:
- Хороша конкретность! Есть ли понятие абстрактней?
- Есть, и много. А теперь не протестуйте, если мои соображения
покажутся азбучно простыми.
Генрих не любил областей, где лишь общие понятия являлись
единственной конкретностью. Брат тоже не жаловал отвлеченностей, он часто
говорил об этом. Но у Роя протест против абстракций был не больше чем
абстракцией - Рой охотно ввязывался в споры любой сложности. Генрих,
хватая рассуждения Боячека с пятого на десятое, с любопытством
разглядывал, кто как слушает и говорит. Араки суживал и без того узкие
глаза, поджимал губы: он соглашался и возражал, он дополнял и уточнял, не
произнося ни слова, - лицо его, отнюдь не такое выразительное, как у Роя
или Армана, изображало речь без слов. Арман, обычно нетерпеливо выражающий
себя жестами и гримасами, - временами казалось, что он вскочит, оборвет,
начнет страстно опровергать, стремительно дополнять, - только слушал;
различные выражения, торопливо сменяющиеся на его лице, были лишь
признаком внимания - он старался постигнуть чужую мысль. А Рой отстранялся
от чужой мысли, он стремился заранее ее опровергнуть, он опровергал ее
всем в себе, не выговорив еще ни слова, - откинулся, полузакрыл глаза,
полуулыбался, полуморщился - он, казалось, высокомерно-скучающе говорил:
"Ладно, ладно, ну, что еще?" Генрих тихо рассмеялся. Он знал, что после
такого молчаливого, почти обидного неприятия Рой, когда доходила очередь
высказываться, часто вдруг менялся и спокойно объявлял: "Да, вы правы, у
меня будут лишь незначительные замечания". "Ты слушаешь не уважительно, а
провокационно, - говорил ему Генрих нередко, - ты заставляешь подыскивать
все новые и новые аргументы, а потом выясняется, что из пушек били по
воробьям".
А Боячек говорил. И не говорил, а гудел. И хмурый бас, выносящийся из
груди так легко, словно Боячеку и не нужно было набирать дыхание,
настойчиво вторгался в сознание. Звучит музыкально убедительно, думал
Генрих о голосе. Боячек заставлял слушать себя, мысль его давила, а не
скользила; с ней соглашались, даже когда она вовсе не была бесспорной, а
сейчас, определил Генрих, Боячек, как и предупреждал, высказывал истины
почти тривиальные. Настоящее могущество, говорил он, неспособно
противоречить добру. Злотворение - черта несовершенства, оно может быть
особенностью силы, но не могущества. Другому причиняют вред тогда, когда
нужно получить что-то для себя. Могущество предполагает изобилие благ и
возможностей. Вспомните человеческую историю: сколько в ней было вражды,
порожденной лишениями! По мере развития человечества совершенствовалась и
мораль: еще в первобытной общине изжили индивидуальную войну - войну
каждого против всех; затем стихали племенные, религиозные, национальные,
расовые, государственные распри, пока не забыли и о самой стойкой борьбе -
классовой.
- Вы распространяете человеческие законы на Вселенную, - заметил Рой.
- Но разумные существа бесконечно различаются по строению, форме и цели
жизни.
Нет, Боячек не распространял человеческих законов на Вселенную. Он
просто находил в человеческой жизни действие более общих законов. Он не
верил, что существуют высокоразвитые цивилизации, враждебные разуму, а в
понятие разума входит понимание общности мыслящих существ. Когда-то
человечество написало на своем знамени великие слова: "Человек человеку -
друг, товарищ и брат". Кто докажет, что этот принцип не может быть
распространен на всю Вселенную? В этом случае он будет звучать так: все
высокоразумные цивилизации - дружественны. И чем выше цивилизация, с
которой завязывается контакт, тем вероятней, что встретим в ней друга, а
не врага. Какие бы удивительные формы жизни ни открывались, с какими бы
социальными структурами ни знакомились, человечеству не придется
пересматривать основы своей морали. Если биология всюду - местная, то
этика - всеобщая. Всюду помощь друг другу будет добром, а издевательство
над соседом, стремление сосать его соки - злом.
- А нет ли материальной основы морали? - с живостью поинтересовался
Арман. Он при каждом подходящем случае старался перевести отвлеченные
понятия на более близкий ему язык физических величин. - Скажем, доброта на
молекулярном уровне. Химическая структура доброжелательности. Электронные
потоки коварства. Квантовая фокусировка неприязни и ненависти. Атомная
картина эксплуатации одного живого существа другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46