Араки был абсолютно
уверен, что Спенсер и Гаррисон не люди, а это еще предстояло доказать.
Генрих снова посмотрел вниз. Тела в саркофагах уже перестали быть
видны. Возможно, гробы наполнили светопоглощающие газы или на стенки
наполз специальный экран. А в темноте кипели мертвые тела! Надо было
подобрать иное выражение, не такое вызывающее, но оно понравилось Генриху,
оно хорошо выражало стремительность реакций, забушевавших в умерших было
клетках. И подошедшему Араки Генрих так и сказал:
- Кипят! - и показал рукой вниз.
Араки покачал головой.
- Неправильное представление, друг Генрих. Кипение - процесс,
обращенный вовне: что-то вырывается наружу. А здесь обратное: опадение в
себя. Ссыхание, растаивание, растворение, сгущение - такие слова тоже
неточны, но правильней передают направление процесса.
Вдоль линии приборов прохаживался Боячек, грузный, стареющий,
насупленный. Генрих с нежностью посматривал на пожилого ученого. Ему все
нравилось в этом человеке: и его проницательность, и какая-то только ему
присущая вдумчивая доброта, и даже категоричность его настояний и решений,
и особенно - умная насмешливость, с какой он слушал, когда не соглашался.
К Генриху подошел Рой и потянул за руку. Араки взволнованно показывал на
кривые, вычерчиваемые сумматором. Линии Спенсера и Гаррисона, вдруг
утратившие свою особость, шли на сближение с основной кривой. Араки
переключил процесс на торможение, еще через минуту вовсе остановил его.
Обе индивидуальные кривые вытягивались на экране параллельно
основной, почти сливаясь с ней.
- Генетические нарушения на стадии зародыша, - торжественно объявил
Араки. - Родители обоих были люди. Изменение программ развития произошло
на первой неделе внутриутробного существования.
- Изменение генетической программы совершилось одновременно у обоих?
- поинтересовался Боячек.
Араки не мог дать точного ответа. Одновременность не исключена, но и
не доказана. Одно несомненно: и Спенсер, и Гаррисон начали свое
внутриматеринское бытие как люди. А затем возникла мутация: гены зародышей
испытали внезапное изменение, очень сложное, можно даже сказать -
коварное. В результате возникли не уроды, не калеки, а внешне совершенно
человекоподобные, здоровые, жизнедеятельные существа, но с каким-то пока
еще полностью не выясненным существенным отличием, особенно, вероятно,
касающимся мозга. К сожалению, именно эта сторона проблемы исследована
быть не может, так как у обоих сохранились тела, а мозг погиб. И это не
случайно! Если в одном случае это может быть приписано внешним
обстоятельствам, то Гаррисон сознательно расправился со своим мозгом.
- Итак, псевдолюди существуют, - хмуро констатировал Рой.
- Обсудим результаты эксперимента, - предложил Боячек. Он повернулся
и, грузный, неторопливо пошел вперед.

3

Араки захотел вести обсуждение в своем кабинете. Он зашагал впереди,
беседуя на ходу с Арманом. За ними, сутулясь, заложив руки за спину,
неторопливо двигался Боячек. Рой и Генрих шли рядом. Рой молчал, молчание
было понятней слов - Рой готовился переводить в свою веру инакомыслящих, а
к ним, вероятно, причислял и брата, и Араки, и самого Боячека. Рой
настраивался на словесное сражение.
А Генрих не знал, будет ли спорить или отмолчится, как отмалчивался
прежде, когда брат, уверовав в какую-либо концепцию, настойчиво навязывал
ее всем. Генрих с удивлением поймал себя на мысли, что нет у него твердой
концепции. Он даже хотел, чтоб на него запальчиво напали, усердно
перетаскивая в свою веру, - тогда, сопротивляясь, он, возможно, свяжет
свои возражения во что-то стройное. Во время споров с Роем так иногда
бывало. И единственный, с кем он наверняка не согласится, будет брат.
В кабинете Араки Рой снова остановился перед экраном пси-поля: хмуро
всматривался в серебристо-золотой поток, струившийся в темной глубине
экрана, в тонкую змейку пси-фактора Андрея. Араки, ни к кому в отдельности
не адресуясь, известил, что перемен у Андрея нет: выздоровление
несомненно, но затянется. Боячек сел, вытянул огромные ноги, откинулся на
спинку кресла, сложил руки на животе: президент Академии наук был слишком
громоздок и плохо вписывался в обстановку. Генрих подумал, что если бы
понадобилось нарисовать посланца иных миров, то вот она, эта массивная
голова, широкое лицо с чересчур даже для него крупным носом и отвислыми
щеками, сутулая фигура, разлапистая походка, руки, похожие на рычаги,
ладони с детскую лопатку - нет, вышел бы инозвездный житель куда
убедительней, нежели ничем не поражающие внимание Спенсер или Гаррисон!
Они были слишком свои, он - нездешний, с удивлением сказал себе Генрих,
именно такой путаной формулой вдруг охарактеризовав Боячека.
Президент подождал, когда все рассядутся, и заговорил. И голос у него
был какой-то очень уж свой, отличный от любых голосов, мощный, конечно, -
все в этом человеке было мощно. Глуховатый, но не хриплый, он выносился из
глубин груди, он был многоинтонационен. Генрих с тем же насмешливым
удивлением определил: разнообразен - в нем были и настойчивость, и
доброта, и доброжелательная ирония, и недоверие; все это выражалось одними
звуками, а не мыслями - звуки, не сочетаясь в логические категории, ясно
высказывали себя. Президент был из тех, кто может спорить без вывязывания
силлогизмов интонациями голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46