Нет, нет! Терпение и выдержка! Мы не успеем вооружиться, как нас перебьют!
Солдаты выталкивают заключенных на улицу, но бараки не пустеют, а на улице не прибавляется народу. Вышвырнутые лезут в окна, во вторые двери.
Какие-то люди с белыми нарукавными повязками пытаются строить заключенных. Генка Щелоков в миг сообразил, что делать. Через несколько минут он выскакивает из своей портняжной мастерской, и в руках у него такие же повязки и даже с таким же, как у тех, клеймом. Наши ребята уже с повязками толкаются в толпе согнанных, хватают их, волокут, но в другую сторону, к тем блокам, которые еще не эвакуируют.
В этом гвалте, суматохе бегали с криками Сергей Харин, Логунов, Задумов и вносили такую неразбериху и панику, что согнанные на аппельплац прорывались через кольцо охраны и разбегались в разные концы лагеря.
Четыре тысячи эсэсовцам все же удалось собрать. Но ни одного подпольщика в этой колонне не было. И потом четыре тысячи — это не двадцать тысяч, которые еще остаются в лагере. Все-таки массовая эвакуация сорвалась. А сигнал наш принят в армии генерала Паттона. Таков итог дня!
Следующий день проходит в относительном затишье, эсэсовцы не беспокоят нас. Заключенные бродят между бараков. Выходить на открытые места не стоит. Тепло. Солнечно. Сладкий аромат распускающихся почек одурманивает и отвлекает от привычного запаха гари, паленого волоса и мяса. Тихо покачивают ветвями буки, осененные нежной зеленью. Никто не работает. В лагере тихо, не суетно — все устали от напряжения. Можно выйти из укрытий спрятанным в лагере евреям и 46 подпольщикам. Они сидят за общими столами на блоках, готовые по первому сигналу скрыться в свои тайники. Но, кажется, опасения напрасны. Только за пределами лагеря идет возня: эсэсовцы роют окопы, устанавливают дополнительные пулеметы. С запада, от Веймара теплый ветер наносит отзвуки артиллерийской канонады. Наверное, поэтому танки и пушки уже не видны за колючим забором, видимо, они брошены в оборону.
Вся тревога ушла в глубь человеческих сердец, нервы натянуты до предела. Это затишье перед броском. Мы все знаем об этом, и каждый мысленно проверяет, все ли у него готово. Люди держатся кучно, — батальоны не отходят далеко от своих блоков, все на ногах, и хоть теперь можно поспать вволю, даже днем, никто, кроме больных и немощных, не ложится.
Но продолжение событий было только на следующий день.
10 апреля комендант лагеря категорически потребовал эвакуации 500 советских военнопленных. Очевидно, за них он нес особую ответственность и был непреклонен.
Идет срочное заседание Интернационального комитета. Взвешиваются все «за» и «против». За прошедшую ночь звуки артиллерийской стрельбы не приблизились к лагерю. Армия генерала Паттона застряла где-то за Веймаром. Как протянуть время?
Интернациональный комитет выносит решение — сделать уступку, согласиться на эвакуацию. Но одновременно дается наказ — выходить вооруженными и при первой же возможности в пути разбежаться. С военнопленными уходит руководитель подполья Николай Симаков и командир бригады Степан Бакланов. Русский боевой отряд теряет одну из своих четырех бригад. Я категорически против этого решения. Нельзя отпускать самых сильных и боевых ребят. Но решение есть решение: в полдень военнопленные выстроились у своих бараков 1-го, 7-го, 13-го.
Уходят наши товарищи, уносят оружие!
Но что это? Не все уходят. Вон в полосатой куртке политического стоит в стороне Костя Руденко, а вот еще ребята.
Значит, они остаются с нами? Эх, молодцы!
Четко печатав шаг, колонна двинулась к воротам. К ним пристраиваются полторы тысячи узников малого лагеря, согнанных на аппельплац. Что сейчас будет? Вдруг их обыщут! Вдруг с них начнут уничтожение! Спокойствие. На тот случай и стоят у блоков 8,25, 30 и 44-го готовые батальоны. Их командиры во 2-м бараке, отсюда видны ворота. В случае чего…
Но нет, все как будто в порядке. Колонна прошла через ворота. Стрельбы за веротами не слышно.
Как стало известно много спустя, военнопленные выполнили наказ комитета, почти все разбежались в пути…
И снова лагерь как будто впал в оцепенение, настороженно прислушиваясь к отзвукам недалекой и неблизкой артиллерийской стрельбы все в той же стороне Веймара, Эрфурта.
И все-таки, кажется, события наступают…
Никого из эсэсовцев в лагере нет. Конспирация полностыю нарушена, командиры подразделений беседуют со своими бойцами, дают наставления.
Почти открыто заседает Интернациональный комитет. Вызваны я и Николай Кюнг, так как Николая Симакова больше нет в лагере. Нас вводят в члены комитета. Речь идет о том, кто возглавит командование лагерными отрядами. По общему решению командование поручается французскому полковнику Фредерику Манэ, меня назначают его заместителем и оставляют командиром русского отряда, С рассветом артиллерийский гром на западе усилился. Мы, люди военные, понимаем: теперь комендант просто не успеет эвакуировать лагерь, но уничтожить его — на это не нужно много времени.
Вдруг раздается угрожающий вой сирен, и сразу же нарастающий гул самолетов: воздушная тревога. Что такое? Они летят бомбить нас? Они вызваны комендантом? Тогда почему объявляется воздушная тревога? Нет, это, конечно, самолеты союзников. Они идут низко над лагерем, но, увы, проходят мимо.
И снова ожидание повисло над лагерем.
Комендант Пистер ведет себя странно: он вызвал к себе старосту Ганса Эйдена и, заигрывая с ним, заговорил о том, что в Европе знают: с его приходом положение в Бухенвальде стало гораздо лучше. Что это, хитрость на всякий случай?..
И тут же новая весть, которую сообщают немецкие политические:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68