Необходимо познать эту стоимость должным образом, образом, который сам есть момент диалектического перехода от одного сновидения по поводу смерти к другому. Что это за я , третье, которое записывает, что его я понимает, что я не есть ? Речевой скандал искривляет траекторию репрезентации, мы оказываемся одновременно по ту и эту сторону смерти. Это цепное не есть есть парадоксальное знание, открывающееся непосредственно через акт письма с достоверностью глубинного опыта, достоверностью, на какую только и может опереться несчастнейший . Опять же, это опыт предвосхищения смерти, трансцендентальный аффект, забрасывающий его в его заброшенность, его вот и теперь. Но смерть никогда не теперь , она остается сновидением по поводу смерти, удаляется, как удаляется последнее из змеиного проникновения в плоть: растленная, тлеющая телесность, опрокинутая в немощь, в ничто. Плоть претерпевается в близорукой близости от ничто, такое претерпевание есть мученичество, есть
христианская доблесть. Конечность конвертируется в спиритуальную мощь, в жало в плоть. Теперь он знает: мимолетное видение своей смерти, несвершаемое в языке окончательное конца, это лишь головокружение страха, преждевременная связь с настоящим смерти, помолвка, за которой, мы помним, последует неизбежный разрыв. Девяти месяцев, проведенных в материнской утробе, оказалось достаточно, чтобы сделать из меня старика : и это единственное, пусть косвенное, упоминание матери в его бумагах. Его прямая подвергнутость бытию, Бытию, Исходу и Числам, есть в более изначальном смысле первичная подвергнутость небытию. Небытие является более изначальным истоком настоящего, субъективности, трансценденции и аффекта, точно так же как возможность бегства в материю материнской утробы, в рай, третье небо, Едем, в сновидение, в полноту тьмы и беспамятства служит залогом дневной мысли, мышления. Самодостоверность такого мышления оказывается возможной лишь благодаря разрыву в неусыпном бдении. Вытесненный разрыв конституирует метафизический деспотический дискурс. Западная метафизика есть мета-физика неусыпного бдения, освидетельствования, чья цензура заставляет в начале времен совершать грехопадение среди бела дня. Через метафизику христианство берет реванш. Литература, в которой сновидение выступает в одеждах смерти, или, напротив, смерть является метонимией сна, способна ли еще она обращать дискурсивный язык в дискурсию, обращать самоочевидность дневного мышления к своим истокам? К самоослеплению.

Черная метка
Через две недели после окончательного разрыва с Региной К. отправляется в Германию слушать лекции Шеллинга, в письме брату он констатирует, что учение Шеллинга о потенциях свидетельствует о глубочайшей импотенции , каково однако. Спрашивается, далее, что он Гегелю, что Гегель ему? От книги к книге он будет методично влипать в новообретенный отцовский язык философского благочестия, гегелевский, оттачивать логику, лексикон, на котором принято изъясняться в анонимных международных кругах, апофеоз негативной диалектики, Болезнь к смерти выходит в 1849 году. И лишь для отвода глаз он обрушивается на Гегеля с критикой, желчь которой общеизвестна. Соскальзывая, благодаря символическому уравнению, как соскальзывает женщина с ребенка на фаллос и с клитороидального на вагинальный оргазм, с Авраама на Гегеля. Теряя невинность и целостность библейского поэтического языка. Пародия как маневр в целях успешной, припрятанной на время, отложенной идентификации с фигурой, олицетворяющей власть. Гегель для К. был фараоном, чтобы победить его, требовалось продемонстрировать атрибуты власти, как это сделал Моисей, когда выводил свой народ из Египта. И сказал ему Господь: что это у тебя в руке? Он отвечал: жезл. Господь сказал: брось его на землю. Он бросил его на землю, и жезл превратился в змея, и Моисей побежал от него. И сказал Господь Моисею: простри руку твою и возьми его за хвост. Он простер руку свою и взял его; и он стал жезлом в руке его. Это для того, чтобы поверили, что явился тебе Господь... (Исход, 4, 205). Война с Профессором, это война за трон, за первородство, за искусственный полицейский язык, метаязык, способный описать, и в юридическом смысле, любой другой язык, язык другого, одновременно скрыв собственные основания и истоки. Скрыв зияние и изъян, обратив его в залог, в жертву. В отличие от Философа К. демонстративно жертвует всем: вот я, Господи. Вот несчастнейший. Вот Иов. Вот Регина. Вот немощь. Вот болезнь к смерти. Вот безумие. Вот искусственный член: вот жезл. В этом жесте он неуязвим, совершенен,
двусмысленен до конца. Не скрывать, сколь многим обязан жалу, жару буквы, от которых бежишь как ужаленный. Играть роль маски, которая приросла к лицу, оказалась к лицу . В сущности, кто он, выкидыш, незаконнорожденный, внебрачный сын, теологии деяний и Деяний как таковых в том числе. О, это старинная повесть. Не нашли ли его жены фараоновы в водах Нила, в корзинке? Защищайтесь, сударь. Ах, у Вас от рождения искривлен позвоночник... Вы закончили факультет, но от пасторской должности отказались, отчего же? Церковь проституирована? Бывший духовник Вашего папы - епископ, первое лицо датской церкви, он принимал в Вас участие? Все вместе взорвать. Я не могу сделать движение веры. Когда я пишу, тогда я понимаю, что я не есть. Если бы я мог сделать движение веры, Регина была бы моя. Я принес ее в жертву Богу. Вина перед Богом, эта мысль становится для него орудием пытки. Так дайте же ему крайнюю плоть, на ней записывается бессилие Бога, его тайное имя.
1 2 3 4 5 6 7