И удивительным
образом комизм этой нелепой ситуации приносил мне небывалое
облегчение, разрядку тому напряжению, которое скапливалось во мне,
как скапливается в грозовых тучах электричество, прежде чем
разразиться молнией. Стоило мне представить, что это не я, а ОНА
приходит за мной, ставшим зомби, как меня начинал бить неудержимый
истерический хохот. Я давно уже заметил, что крайний ужас и смех
связаны друг с другом более тесно, нежели привыкли думать, и что так
называемый черный юмор, который многие считают кощунством, есть
наивысшее проявление самого глубинного человеческого ужаса,
доставшегося ему от первобытного хаоса.
Принято делить всю историю развития вселенной на два периода: период
хаоса и период космоса. При этом забывают, что хаотическое сочетание
элементов в своем бесконечном изменении неизбежно должно на какой-то
краткий отрезок времени сложиться гармонично. Именно это временное и
случайное гармоничное состояние хаоса и называют космосом. Однако
хаос первичен по отношению к космосу не в том смысле, что он ему
предшествовал и затем был им замещен, а в том, что космос -- это и
есть хаос в одной из его бесконечных ипостасей. Странные религиозные
верования племени семанги, опиравшиеся на тысячелетнюю традицию
зомбификации, как нельзя лучше отвечали моим собственным
представлениям.
Зомбификация! -- это слово стало для меня синонимом воскрешения. И
это было единственное слово, понимание которого, как мне казалось, я
еще не утратил. Боюсь, что я жестоко ошибался. Я чувствовал, что
постепенно начинаю забывать языки, через которые привык воспринимать
мир; немота моей хозяйки способствовала тому, что они не замещались
никаким другим. Вот почему -- это было на тридцатое или сороковое
утро моего пребывания в деревне -- я не сразу понял своего
посредника, который неожиданно объявился в деревне после долгого
отсутствия, грязный и пропахший потом, и, ввалившись в мою хижину,
энергичным толчком вывел меня из моего привычного забытья. Он
пропадал несколько дней, и я уже думал, что он сбежал с моими
деньгами. Он широко осклабился, когда я наконец пришел в себя, и
весело проговорил на ломанном английском: "Вадим собираться и
следовать свой посредник. Его женщина готова и ждет Вадима".
Когда его слова дошли до моей памяти, я вскочил на ноги, едва не
уронив ветхую хижину, и вцепился в его тощее плечо. Он осклабился еще
шире, обнажив два ряда мелких зубов, почерневших от постоянного
жевания наркотической травы токэй, названной так по сходству с
пятнистым гекко, и, пригнувшись, проворно, как ящерица, выскользнул
из хижины. Я торопливо последовал за ним.
Рассвело. Со стороны рисовых плантаций доносилась мерная дробь
барабанов, созывающая работников. В неподвижном воздухе уже
разливалась дополуденная жара. Мы прошли через всю деревню и свернули
в джунгли. Мы шли несколько часов, расчищая при помощи парангов
заросшую за ночь тропу, пока, наконец, уже заполдень, не выбрались на
священную поляну, представлявшую собой круглую вырубку с выжженной
землей. Посреди нее было врыто два деревянных столба, украшенных
резьбой. Возле одного из них, привязанный к нему лианой, сидел голый
мужчина без головы. Черные курчавые волосы на его лобке тем больше
бросались в глаза, чем больше поражало их отсутствие наверху. К
другому столбу была привязана белая женщина. Она тоже была обнажена и
выглядела непривычно среди буйства цветных красок. Увидев ее, я
остановился на краю поляны. Я словно бы обмер; я судорожно перевел
дыхание и сжал локоть своего проводника. Он глядел на меня,
осклабясь. "Посредник не понимать, зачем такому видный мужчина такой
больной и старый женщина, -- сказал он. -- Она плохо работать на
плантации." И он засмеялся своей шутке. Я нашарил в кармане последнюю
бумажку и не глядя сунул ему, чтобы он исчез.
Я остался один. Ради этого мгновения я претерпел все муки ада.
Механически, как зомби, я двинулся по выжженной земле к ритуальным
столбам. В голове у меня не было никаких мыслей, внутри не было
никаких чувств. Все мои движения были неосознанными, заученными,
инстинктивными. Приблизившись к женщине, я с усилием поцеловал ее в
вялые губы и принялся развязывать обмотанную вокруг ее тела длинную
лиану. На ее лицо я не смотрел. Наоборот, мое внимание неудержимо
влекли к себе самые незначительные посторонние мелочи: узкая
продольная трещина на высохшем деревянном столбе, крошечной жучок,
показавшийся из нее и тут же юркнувший обратно... Развязав женщину, я
стал искать ее одежду. Я нашел ее яркое платье в мусоре, среди пала
на окраине поляны, оно превратилось в грязную рваную тряпку. Белья
нигде не было. Когда я вернулся к своей жене, она продолжала сидеть
все в том же неудобном напряженном положении, в каком я ее оставил:
слегка наклонив торс вперед и безвольно свесив руки вдоль бедер. Я
надел ей через голову платье и с трудом натянул его на ее голые
плечи, но при этом забыл про руки, и они оказались туго прижаты к
бокам, как смирительной рубашкой. Мне пришлось снимать платье и
натягивать его заново; наконец мне это удалось и я помог ей
подняться. Моя жена стояла передо мной в рваном платье, сквозь
прореху которого торчала бледная грудь со сморщенным багровым соском.
Мы пошли в деревню. Я без труда находил дорогу по свежим зарубкам
моего проводника, которые только-только начинали затягиваться.
В деревне, поверх черного массива джунглей, нас встретила круглолицая
луна с преувеличенно негроидными чертами.
1 2 3