Он сбежал по просеке вниз и спрятался в укрытие, сделанное им в яме, оставшейся после корчевки пней. Он выхватил из кармана свисток и начал высвистывать совсем иначе, не так, как десять минут назад. Он теперь свистел не пронзительно и тревожно, а напевно, весело.
Сизов сначала не понял, зачем он это делал. А потом догадался. Он увидал, как к Васе слетелись птицы и расположились на ветках в метре от него.
- Послушайте, - сказал Сизов прорабу строителей, который стоял рядом с ним, за деревом, - да он у вас дрессировщик какой-то.
- Ох, и нуда этот дрессировщик! - поморщился прораб. - От него никому спокоя нет.
- Подождите, - продолжал удивляться Сизов, - а как же он птиц к себе приручил?
- А бог его знает... Ребята говорят, он их печеньем прикармливает.
Прораб хотел сказать что-то еще, но не успел, потому что начал рваться аммонал.
К небу взлетали коряги, пни и щепки. И долго еще переругивалось в сопках эхо, тревожное и сердитое. А первый звук, который Сизов услыхал сразу же после того, как смолкло эхо, был неистов и радостен. Это был синичий веселый перезвон и счастливый смех человека, который носит смерть в бумажных мешках, ругается с начальством и прикармливает птиц печеньем...
Сизов пригласил Васю Гуся на работу в совхоз, и тот остался. Сначала он был только шофером, а потом стал шофером-оленеводом. С директором Сизовым Вася говорил всегда задиристо, требуя для оленей деликатесов, не положенных по рациону. Сизов всегда ссорился с Васей из-за этого и опять-таки поэтому - очень его любил.
Сейчас, сидя в машине, Вася Гусь говорил с Сизовым сердито и обиженно, а оленеводы стояли около дубового забора и ждали, когда их разговор кончится. А когда Вася подъехал, Сизов зло распахнул дверь машины и крикнул:
- Разгружай!
Гусь размотал медную проволоку, которой были закручены створки фургончика, открыл их и отскочил в сторону, чтобы не пугать оленей.
Из фургона, так же как из оленника после сортировки или панторезанья, олени выскакивают одинаково - быстрым прыжком. Олень стоит, замерев, превратившись в придорожное гипсовое изваяние. Потом он делает один осторожный шаг. После этого осторожного шага - такой же осторожный прыжок. Олень оглядывается резким поворотом головы, а уж потом делает несколько гигантских прыжков и скрывается в молодом дубняке.
Оленята себя ведут иначе. Когда их, загнав сначала вместе с матерями в денник, отбивают в отдельные боксы, они в тоске и страхе прыгают на одном месте, подламывая передние ножки. А когда их выпускают потом в оленник, они с разбегу кидаются куда попало и часто бьются о забор. Они ударяются головой о забор, падают, поднимаются, отбегают в сторону и снова кидаются на забор, разбиваясь в кровь. Когда забор сосновый, тогда не так страшно. Доски мягкие, они вибрируют после удара, как звук. А дубовые доски чересчур крепки, они как сталь. И оленята, после того как поставили дубовый забор, стали биться насмерть один за другим.
Если же олененок выбегает в "детский сад", то там он начинает пищать, задрав мордочку. Он еще не умеет кричать так, как кричат взрослые олени, когда им режут панты. Он просто пищит. Совсем как ребенок. И так же быстро, как и ребенок, забывает мать, забывает отчаянье и тоску. Уже на следующий день он начинает весело играть, задирая своих собратьев.
Точно так же и сейчас. Из фургона олени выскакивали, падали и, быстро вскочив на ноги, делали первый, самый осторожный прыжок. Они видели людей и ждали какой-нибудь ловушки. Ведь поначалу арестант тоже боится своего конвоира и только потом, по прошествии нескольких месяцев, а то и лет, начинает говорить с ним о дождях, о вкусе хлеба и о здоровье дочери, которая живет далеко-далеко, у теплого южного моря, и не пишет ни единой строчки.
Отец Сизова после восстания на "Потемкине" был заключен в Акатуйскую каторжную тюрьму. Он и рассказывал об этом сыну каждый раз и каждый раз, рассказывая, горько жаловался на старшую дочь, которая не писала отцу в тюрьму, потому что была замужем за телеграфистом...
В фургоне у Васи Гуся оказалось пятнадцать оленей вместо десяти, как полагалось бы. Четырнадцать смогли выдержать тяжелую дорогу, а одного старика - Вася Гусь вытащил из фургона за ноги и бросил на желтую землю.
- Вот, - сказал он, - зато план на полтораста процентов гоним. Бензин экономим на ездках. Ясно, Кирилл Семеныч?
- Так что ж ты молчал? - закричал Сизов.
- Он не молчал, - заступился за Гуся Николас. - Мы все говорили. А Белов пригрозил увольнением. А если уволит, кто вместо нас сюда придет? Кто?
- Почему меня не вызвали?
- Вызывали. Только ты в больнице тогда лежал. Сизов досадливо махнул рукой и опустился перед оленем на корточки.
- Старик, - сказал он, - ему лет двенадцать. Видите, все зубы себе съел. А пантов бы дал килограммов на пять. Скольким бы людям польза была, а? От старика от этого...
- План даем, - горько усмехнувшись, сказал Вася, - товарищ Белов за план сражается. Он шибко идейный, а мы будто контра какая...
- Да, да... - кивнул головой Сизов.- Я, кажется, помню этого старика. Он был самым сильным лет шесть тому назад. Во время гона он побеждал всех соперников.
Он вымазывался в грязи, чтобы казаться страшным, и забивал копытами соперников.
Насмерть. И у него всегда было самое большое стадо оленух. И потом он никогда не кричал, когда ему срезали панты. Это он, я помню точно.
Вася Гусь стал отгонять машину, оленеводы отошли к панторезке, а Сизов остался сидеть подле мертвого оленя.
"Молодые смогли выдержать тяжелый путь, - думал он, - а старик не смог. Упал, и они затоптали его копытами. Старику надо было держаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10