- возразил сам себе Эндель Хэйнасмаа. За это надо взгреть дорожное управление.
- Может быть.
- Про девушек я спросил для наших ребят. Им некогда танцевать. И не с кем. Все наши девушки в городе: тут им нечего делать. Теперь ведь женщины не ловят рыбу.
- Да, не ловят.
- Ладно, Арно, - сказал Эндель Хэйнасмаа, - не тужи. Все пройдет. Шторм пройдет, мост отстроят. Ничего! Ничего страшного! Ты всегда все чуточку преувеличиваешь.
И зря понапрасну нервничаешь. Знаешь, в наш век нельзя нервничать. Так говорят все врачи, а какой им резон врать? Так что, Арно, я бы рад тебе помочь...
- Я понимаю.
- Будь здоров, Арно!
- Будь здоров, Эндель!
4
- Франц, - сказал Лахме повару, возвратившись от Энделя Хэйнасмаа, сейчас хорошая погода для рыбалки на реке. Там ведь нет шторма. Я пойду на Пэ-рэл.
Может быть, принесу форель.
- Одну штуку?
- А может быть, и ни одной. Сколько нужно принести форелей, чтобы сделать уху на двадцать человек?
- Десять штук. Килограммов на восемь.
Лахме достал пачку сигарет, закурил.
- Пожалуй, я возьму со склада сапоги? - спросил он Франца. - Как ты думаешь?
- Вы же директор.
- При чем тут директор!.. Просто мои совсем прохудились, а мне придется много ходить сегодня и завтра.
- Вы же директор! - упрямо повторил повар Франц и отвернулся к окну.
Через открытую форточку донесся смех из бильярдной. Наверное, отдыхающие заставляли проигравшего лезть под стол.
- Скажи своему племяннику, - попросил Лахме, - чтобы он завтра же пришел и перебрал как следует нитки в лузах. А то нитки дрянные, могут порваться к концу лета.
- Так то же концу лета...
- Передай племяннику то, что я сказал. Он хорошо заработает.
- На этом каждый хорошо заработает... Нитки перебрать...
- Сделай сам.
- Зачем же? Вы ему велели прийти, пусть он и делает.
- Сделай сам, - повторил Лахме. Повар Франц вздохнул и сказал:
- Только вы завтра к утру вернитесь обязательно. А то отдыхающие из меня сварят уху.
- Да, я приду к восьми часам утра. Но уху ты будешь готовить на обед и ужин, если я поймаю форель. На завтрак сделай макароны. Я договорился с Хьюри, он принесет пять килограммов масла. И отвари яиц.
- У нас осталось пятнадцать штук.
- Пять принесешь из дому.
Лахме выжидающе посмотрел на повара Франца. Тот снова отвернулся к окну и вздохнул.
- Значит, я пошел, - сказал Лахме.
- Камень вам в мешок!
- Иди к черту!
Когда Лахме поднялся из-за стола, повар Франц кашлянул и сказал:
- Я передам племяннику, чтобы он пришел перебрать нитки в лузах.
5
Лахме еще раз оглядел крючок, подтянул к себе леску и затаив дыхание остановился. Здесь, около кустов, речушка начинала делиться на две друг на друга не похожие части. У противоположного берега течение было стремительным, вода - прозрачной, дно - каменистым. Последние лучи солнца лежали на камнях, пробившись сквозь воду белыми круглыми пятнами. Около того берега, на котором затаился Лахме, течения вообще не было. Здесь была яма. Черная, тяжелая вода резко граничила с прозрачной водой противоположного берега. Граница проходила прямо по середине речушки.
"Здесь нет кордонов, - подумал Лахме, - а как точно соблюдается граница!"
Белая пена, похожая на шоколадный мусс, недвижно лежала у берега. В этой пене были щепки, желтые листья и тоненькие ветки ивы.
Лахме долго смотрел в воду, прищурившись. Ни на перекате, посредине речушки, ни у противоположного берега рыбы не было. Дно просматривалось отчетливо, как через увеличительное стекло, перевернутое наоборот.
"Хотя во-он та коряжка, - подумал Лахме, - она уютная, та коряжка, там может сидеть форель. Там ему удобно, он видит оттуда всех, кто плывет по течению".
Лахме никогда не говорил про форель "она". Форель, благородную, красивую и хищную рыбу, он всегда называл, как мужчину, - "он".
Коряжка у противоположного берега выступала почти до середины реки и кончалась, упираясь в камни. Все это отчетливо просматривалось потому, что глубина там была всего сантиметров сорок, не больше.
Лахме освободил катушку, на которую была намотана леска. Отвел правую руку до отказа назад, осторожно придерживая большим пальцем катушку, а левой рукой, раскачав, бросил крючок в стремнину, как раз на границе белой и черной воды.
Поплавок пронесся мимо коряжки и, как неопытный шофер, воткнулся в берег на том месте, где река заворачивала.
"Ты хитрый, форель, - думал Лахме, наматывая леску на катушку, - только я ловлю тебя уже сорок лет, и всегда ты попадаешься мне. Хотя нет, камень мне в мешок, ты очень редко попадаешься мне. Совсем редко, по глупости. Извини меня, форель, что я так думал о тебе. Ты меня не балуешь, форель, совсем не балуешь, ты никого не балуешь, ты умный и хитрый, форель..."
"Бульк!" - шлепнулся поплавок во второй раз.
"Если ты сидишь под коряжкой - значит, ты сейчас смотришь за червяками, форель.
Значит, ты опытный, а не какой-нибудь одногодок. Значит, в тебе граммов пятьсот, не меньше. Ага, ты и сейчас не хочешь брать? Ладно! Но учти, я бросаю в последний раз..."
"Бульк!"
Поплавок понесло все стремительнее и стремительнее. Потом его завертело в маленьком омуте, метрах в трех от коряжки. Вдруг поплавок подпрыгнул, метнулся к самому берегу и пошел стремительно, чуть не цепляясь за черные, зловещие ветки прибрежных кустарников.
И вдруг стремительный луч прожектора резанул воду от коряжки к берегу серебряной невесомой полосой. В ту же секунду поплавок ушел под воду, а леска сделалась тяжелой.
Сколько бы раз поплавок ни уходил под воду даже у самого удачливого рыбака, все равно новая удача отдается гулким, тяжелым ударом сердца и перехваченным дыханием.
1 2 3 4 5 6