мне такая игра сейчас не нравится.
– Вы опасаетесь, что сможет...
– Я ничего не опасаюсь, – снова перебил его американец, – мне нечего опасаться... Вы наш старый друг, вы должны понимать, что когда наступит время начать игру угодными нам режимами в Азии, то делать это придется нам, а не Дорнброку. Впрочем, я дам вам ответ завтра, часам к семи. Хорошо?
Об этом разговоре Шорнбах сразу же проинформировал личного представителя правления «Хёхста». Тот немедленно связался с Бонном.
– Если уж и предстоит начинать игру с Азией, то не Дорнброку и тем более не Уолл-стриту, а нам, – сказал председатель наблюдательного совета концерна. – Видите, коллеги, – обернулся он к помощникам, – как хорошо иметь верных людей в армии, поддерживающих деловые контакты с американцами. Посмотрим, что ответит Вашингтон; я думаю, они в обычной своей бюрократической манере запоздают с ответом или – что более вероятно – решат сами перехватить инициативу. Поэтому я думаю, нам следует попросить Шорнбаха немедленно принять предложение Берга. Я считал бы целесообразным, не откладывая, послать кого-то в Пекин и проинформировать их министерство внешней торговли об опытах, которые мы ведем в лабораториях по химической и бактериологической борьбе... – он чуть поиграл бровью, – с паразитами в сельском хозяйстве.


ДОРНБРОКИ – ОТЕЦ, СЫН И ДЕЛО

1

Когда Дорнброк впервые после освобождения из тюрьмы прилетел в Нью-Йорк, на аэродроме его встречал Дигон. Их окружила громадная толпа репортеров.
– Мистер Дигон, чем вызван визит Дорнброка в Штаты? – спросил парень из радиокорпорации Си-би-эс.
Дигон знал, что его люди из отдела прессы подготовили этот первый вопрос; были, правда, и другие вопросы, но он ответил на этот, нужный ему:
– Жизнь учит нас умению чувствовать смену исторических периодов. Нельзя строить современный мир на дрожжах мести и злобы. Нас объединяет с Германией общее и главное – вера в свободу человека, в его неотъемлемое право на демократию, предпринимательство, на гарантированное чувство собственного достоинства. Годы – как учитель; нас объединяет будущее, и оно сильнее трагического прошлого.
Дорнброк стоял на солнцепеке, чуть надвинув на лоб кепи, и думал: «Поразителен прагматизм этих американцев. Они живут лишь собой и все самые высокие идеи мира подчиняют интересам дела. Наш дух, мятежный, сумасбродный, надменный, – как бы его ни определяли – всегда выдвигал на первое место идею и ей подчинял все дела, ибо дела личностны, а идея общезначима. Говори, милый, о том, что нас сближает, говори. Все равно придет время – я стану топтать тебя в камере; только ты будешь визжать и молить о пощаде... Теперь ты влез в мое дело и наивно думаешь, что контролируешь меня и я без тебя шагу не ступлю... Нет! Теперь ты без меня не сделаешь шага, а пока говори – ты красиво говоришь, без бумаги, как истинный оратор...»
– Мистер Дорнброк, какие вопросы вы намерены обсуждать с мистером Дигоном?
– У нас много вопросов, которые следует обсудить, – ответил Дорнброк и сразу же двинулся на толпу репортеров, а трое людей из его охраны ринулись вперед, расталкивая журналистов профессиональными приемами: точно так же действовала охрана Гитлера, когда он «встречался с народом» во время демонстраций на нюрнбергских партийных съездах.

– Ваши руководители, – говорил Дорнброк, когда они прилетели с Барри Дигоном на его остров и остались одни на пустынном белопесчаном берегу океана, – своими руками отдали Китай красным. У меня есть кое-какие связи на Востоке, и если мы начнем первыми работать в этом направлении, то через десять – двадцать лет мы с вами сможем диктовать условия этому сумасшедшему миру.
– Восток – понятие необъятное...
– Я имею в виду Китай, Тайвань, Гонконг, – усмехнулся Дорнброк.
– Что интересует наших контрагентов?
– Трубы. Генераторы. Турбины. Если вы вложите в это дело деньги, то, я думаю, прибыль будет идти в максимальном размере: на доллар – семь центов. Два – мне, пять – вам.
– Турбины, генераторы, трубы... Это электричество, Фриц, а где начинается мощное электричество, там появляется атомная бомба...
– Ну и что? – удивился Дорнброк и вошел в воду. – Когда нищие хотят иметь свою бомбу, они погибают: государственное тщеславие еще никого не приводило к победе.
– В достаточной ли мере вы учли фанатизм Мао?
– Я с этого начинал свои умопостроения, Барри... Какая теплая вода, – он окунулся, – у нас море так не прогревается даже в августе.
– Это океан...
– Устроим заплыв?
– С удовольствием. Вы как плаваете?
– Как топор. Но все-таки как тот топор, который научили брассу.
И они поплыли. Сначала Барри обошел Дорнброка: он любил кроль и для своих шестидесяти двух лет отменно держал стометровую дистанцию. Дорнброк плыл брассом. «И плывет-то, как немец, – подумал Дигон, оглянувшись, – обстоятельно, словно работает». Раза два Барри отдыхал на спине, а Дорнброк все плыл и плыл, отфыркиваясь, делая глубокий захват воздуха, снова отфыркиваясь, как машина.
«Он меня утопит, – вдруг подумал Дигон, – я устал, а он идет словно заведенный».
– Тут акулы, – сказал Дигон, – пожалуй, стоит повернуть. Они подходят на триста метров, а мы уже отмахали четыреста.
Дорнброк на мгновение повернулся на спину и ответил:
– Они обломают зубы о мои кости.
Дигон проплыл еще метров пятьдесят и крикнул:
– Фриц, пожалуй, я погреюсь на солнце, а вы резвитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116