кто-то резко снизил цену за единицу товара; к продаже было объявлено акций на общую сумму в десять миллионов долларов.Маклеры осаждали кабинеты двух представителей Леопольдо Грацио — шефа европейского бюро Хуана Бланко и специального консультанта по связям с биржами Северной Америки и Гонконга доктора Бенджамина Уфера; ни того, ни другого не было; секретари отвечали, что ждут боссов в течение получаса; биржа гудела, как улей; кто-то пустил слух, что к вечеру цена упадет еще больше; репортеры передали сообщения в «Бизнес ньюс» и «Файненшл таймс» о том, что кто-то начал игру на понижение акций Грацио, возможна кризисная ситуация; экономический советник Гариваса отказался прокомментировать вопросы журналистов. 14 12.10.83 (10 часов 45 минут) — Ты должна мне оставить хотя бы иллюзию свободы, — сказал Бреннер и отошел к окну, чтобы сдержать ярость. — Мы живем с тобой девять лет, и тебе пора понять меня. Я не могу ездить в Киль, потому что там, по твоим сведениям, у меня была любовница Хельга, и в Рим — там была Вероника. По твоей милости Европа сделалась для меня очень маленькой. Лгать тебе? Говорить, что я лечу в Лиссабон — там у меня, кажется, пока еще никого не было, — и заворачивать в Гамбург, чтобы выгодно продать цикл репортажей под чужим именем, получить деньги и смиренно привезти их тебе? Я — чем дальше, тем больше — не могу понять, чего ты хочешь, Мишель?— Правды. Я хочу правды.Эти унылые скандалы, ставшие составной частью их быта, повторялись не менее трех раз в месяц. Сначала они довольно быстро мирились, чаще всего в постели, но потом, чем известнее становился Бреннер, чем уважительнее говорили о его политических анализах в газете, чем более серьезные задания ему давал шеф-редактор, отправляя то в Москву, то в Вашингтон, то в Пекин и Токио, тем тяжелее и горше было ему дома, ибо Мишель, не желавшая знать его дел, требовала невозможного. Бреннер был убежден, что она любила не его, а свою любовь к нему. Он считал, что Мишель — на самом-то деле несостоявшийся художник, причем очень талантливый, она поэтому и требовала от окружающего ее мира той полной и законченной гармоничности, которую, как правило, создают живописцы в своих творениях, однако в мире такого рода гармонии нет и быть не может. А потом он стал думать, что ей просто-напросто не хватает его. «Мы с тобою одного роста, — кричал он во время очередного скандала, начавшегося из-за ерунды, у них все скандалы начинались из-за ерунды, — моя обувь только на размер больше твоей, а тебе нужен громила с бицепсами! Ходи в бассейн! Уставай! Перекопай сад! Или заведи себе кого-нибудь, но так, чтобы это было в рамках элементарного приличия! И перестань вить из меня веревки! Если я сдохну от инфаркта, тебе будет очень несладко! Я всюду в обороне. В редакции я обороняюсь от завистливых друзей, в поездках — от врагов, дома — от тебя! С тобой нужно жить с позиции силы, как это делают другие мужчины! Купить любовницу, и все! Не нравится — развод! Хочешь жить, как живешь сейчас рядом со мной — с машинами и летними поездками в Биарриц, — терпи!»
…Бреннер всегда вздрагивал, когда звонил телефон. Он купил в Лондоне громадный золоченый аппарат начала века. В отличие от современных аппаратов (борьба с шумами и все такое прочее) этот золоченый ящик издавал звук, напоминающий сигнал тревоги в тюрьме.— Да! — яростно, словно продолжая спор с женой, крикнул Бреннер в замысловатую трубку, формой напоминавшую ему японку в кимоно. — Кто?!— Добрый день, можно попросить месье Бреннера?Он быстро передал трубку жене.— Спроси, кто говорит, и скажи, чтобы оставили свой номер, я в ванной…— Алло, — пропела Мишель. — Что передать месье Бреннеру? Он в ванной…— Передайте, что звонит Дмитрий Степанов, мы провели вместе вчерашний вечер.— Вечер? — поюще усомнилась Мишель. — Он вернулся домой в пять утра.«Родные мотивы, — усмехнулся Степанов, — видно, я несколько подвел коллегу, мы действительно расстались в полночь…»— Нам было так весело, мадам Бреннер, что я потерял счет времени.Мишель закрыла мембрану ладонью и шепнула мужу:— Какой-то Стефа… Очень плохо говорит по-французски…Бреннер взял у нее из рук трубку.— Привет вам, Степанов… Простите, я от всех скрываюсь… Очухались после вчерашнего?Степанов перешел на английский:— Я вас не очень подвел своим звонком?— Меня уже нельзя подвести — я давно занес ногу над пропастью, любимые подталкивают, но я пока что балансирую, нелепо размахивая руками…Степанов усмехнулся.— Вам не приходилось читать «Молитву для людей среднего возраста», рекомендованную англиканской церковью?— Нет.— Там есть прекрасный постулат: «Сохрани мой ум свободным от излияний бесконечных подробностей».— Приобретаю.— Постулаты не продаются. Их пишут для того, чтоб распространять бесплатно… Пропаганда…— Тогда давайте все, что у вас есть из этого англиканского пропагандистского арсенала…— Могу. Мне, например, нравится такая заповедь: «Я уже не смею просить о хорошей памяти, но лишь припадаю к стопам твоим с просьбой не делать меня самоуверенным, а потому смешным, при встрече моей памяти с чужой». Или, например: «Я не умею быть святым, ибо жизнь с иными из них слишком трудна для нормального человека, но желчные люди — одна из вершин творений дьявола».Бреннер посмотрел на Мишель с тоской, покачал головой и потянулся за сигаретой.— Слушайте, — сказал между тем Степанов, — у меня к вам вопрос…— Пожалуйста…— Вам имя журналистки Мари Кровс ничего не говорит?— Это левачка, которая сидит в Шёнёф?— Да.— Любопытная девка.— Может быть, выпьем кофе?— Хорошо, в пять часов у Пьера, в Латинском квартале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22