Эти стихи мог написать только очень маленький мальчик с воображением Ан
дерсена… Какой же вы потаенный человек.

…Тот мальчишка, что пульнул первый гол, снова бросился в атаку, но его подл
о сбили возле ворот; он, однако, не заплакал; поднявшись, огляделся; взгляд
его задержался на Маяковском:
Ц Дядя, все равно не работаете, станьте судьей, а?
Ц Лучше я буду защитником, Ц ответил Маяковский и пошел к проходной таи
ровского театра; склонившись к окошечку, где сидел вахтер, спросил:
Ц Позвольте позвонить с вашего аппарата?
Седая женщина с лицом, изрубленным резкими морщинами, казавшимися серо-
коричневыми, ответила:
Ц Называйте номер, я наберу, аппарат укреплен на столе…
Маяковский назвал телефон Бриков; трубку сняла домашняя работница Паша.

Ц От Лили Юрьевны ничего?
Ц Нет, Владимир Владимирович… Ужинать придете?
Ах, как ужасно, что Лили сейчас нет рядом, в который уже раз подумал он, никт
о мне сейчас так не нужен, как она…
Вахтерша, приняв из его рук трубку, вздохнула:
Ц Владимир Владимирович, у вас никак жар? Глаза сухие, не простудились ли
? На дворе по утрам студено…
Ц Я здоров, Ц ответил Маяковский. Ц Жара нет… Наоборот… Упадок сил, Ц
он вымученно улыбнулся. Ц Где мы встречались?
Ц В январе семнадцатого, Владимир Владимирович в Петербурге, в клубе по
этов, я там была с Трубецким, нас знакомил Эренбург, я баронесса Бартольд,
не узнать, поди время, целых тринадцать лет…
Ц Кажется, тогда вы переводили норвежскую поэзию? Отчего же здесь, в этой
проходной…
Ц Жду визу, Владимир Владимирович, пока отказывают…

Маяковский вышагивал по бульварному кольцу властно, по-хозяйски; куда т
ы идешь, недоуменно спросил он себя, и не смог ответить; однако, помимо его
сознания, вне логики, упорно и, казалось бы, слепо, он все шел и шел, пока, нак
онец, не остановился, ощутив внутри толчок; вот куда я шел, понял он; я шел в
начало: именно здесь я прочитал Бурлюку первые стихи, именно здесь Бурлю
к вкопанно замер: «Вы Ц гениальный поэт»…
Бурлюка нет, в Америке… И Верочка Шехтель в Париже, и Наташа Гончарова, и М
иша Ларионов… А я Ц тут… И то, что сытая критика предрекала мне в пятнадца
том, ныне доделывают молодцы из писательской ассоциации…
Маяковский сухо рассмеялся, испугав бабушку, выгуливавшую внучат; невол
ьно вспомнил себя, прежнего, в Кунцеве, на даче у Шехтелей; декламировал ст
роки Саши Черного:

Когда меж собой поделили
наследники царство и трон,
то новый шаблон, говорили,
похож был на старый шаблон…

Маяковский вышел с бульвара на трамвайную остановку, вспрыгнул на подно
жку «аннушки», ощутив, как бултыхнулся револьвер в заднем кар
мане брюк: кончики пальцев сразу же похолодели; в первый раз так было, ког
да писал «Флейту».
Пересев на «тройку», добрался до Мещанки, остановился возле того дома, гд
е арестовали во второй раз Ц после того, как устроили побег политкаторж
анок из Новинской тюрьмы.
Ты прощаешься с друзьями, понял он, вот почему ноги сами несут тебя по горо
ду; как трогателен был Подвойский, когда позвонил после «Хорошо»: «Спаси
бо, что не забыли, Антонов-Овсеенко тоже благодарит… Сейчас не очень-то п
ринято вспоминать полный состав военно-революционного комитета… И дос
тойно то, что вы написали о Троцком, Ц из песни слова не выкинешь, он был с
нами…»
Черт, а ведь когда меня выпустили из Бутырей, я тоже пришел сюда… Только я
здоровался с городом, а теперь прощаюсь… Тогда денег на трамвай не было, и
ботинки худые, а сейчас туфли от Дижонэ, но револьвер в кармане… Странно:
человек любит только тех, кого любит, но его самого, как правило, любят сов
сем другие… Если кто и сможет сохранить обо мне правду, так лишь Лиля. "Вол
одя, почему ты написал: «он к товарищу милел людскою лаской?» Ц Потому что
он был для других. Сначала он отдавал себя и лишь потом брал; «милел» Ц от
понятия «милосердие»…
«Володенька, милый, Ц услышал он тихий голос, Ц когда трудно, нельзя быт
ь одному, любовь бережет человека от напасти, ты так нежно пишешь про кора
бли, Ц каждый имеет свою гавань, чтоб переждать шторм». Ц «Не гавань, тов
арищ мама, а порт приписки», Ц ответил он тогда, хотя ответить хотел совс
ем другое, что я за человек, право?! А как я мог ответить?! Никому невозможно
объяснить, как слова, живущие в тебе, постоянно рвут сердце и мозг, требуют
строки, строфы, стиха; о, они ненавидят каждого, кто приближается к тебе, ст
ановятся вампирами; они, правда, порою принимали Лилю, но и то, верно, потом
у, что мужняя жена, но не моя… Они Веронику не всегда принимают, Таню не при
няли, слова, что во мне, не интересуются славой, заработком, дачей в Кунцев
о, машиной марки «рено», шофером Гамазиным; им нужен лишь тот, через которо
го они вырываются в мир… Но ведь можно запереться у себя, стать тихим и нез
аметным, чуть не взмолился он; пока еще дверь квартиры остается гарантие
й отдельности; только ты и лист бумаги…
Нет, ответил он себе, жизнь Ц это обрастание обязанностями и связями; жиз
нь Ц это долг…

…На Большом Черкасском, в редакции «Комсомолки», он пробыл недолго; тех, к
ого любил, не было; вообще-то, единственная газета, хоть как-то помянувшая
его выставку Ц «Двадцать лет работы», все другие промолчали.
«Братьев» по литературному цеху особенно возмутило то, что он укрепил на
стенде письмо Цветаевой:

«Дорогой Маяковский! Знаете
, чем кончилось мое приветствие Вас в „Евразии“? Изъятием меня из „
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15