Но самое страшное случилось сегодня утром, когда я прочитал в «Пост» тво
й рассказ, написанный после того, как ты подверг остракизму Портера.
Грегори, ты ведь стал подражать ему! Ты пытаешься следовать его интонаци
и, ты прерываешь повествование, чтобы порассуждать о том и о сем, ты норови
шь сделаться добрым утешителем читателей, их сотоварищем, но ведь это не
удается тебе, я чувствую фальшь в каждом твоем слове, в тебе нет того естес
тва, которое я увидел в новеллах безвестного Портера, преданного, обворо
ванного и запрещенного к публикации мною, Уолтом Порчем, во имя дружбы с т
обою, Грегори Ф. Презерзом.
Можно быть последователем, но нет ничего страшнее удела подражателя! Ибо
он, подражатель, тяжело ненавидит того, кому подражает, кого он натужно хо
чет переплюнуть, но разве можно природу написать прекраснее, чем она ест
ь? Мастерство пейзажиста Ц в приближении к ней, но это совсем не то прибли
жение к «Одиссее», о котором ты писал мне столь раздраженно.
Традиция только тогда становится традицией, когда ей противополагаетс
я новация. Чем больше новаций, тем ярче светит Антика, но коли мир решит за
консервировать себя, словно мясо в стеклянной банке, начнется мрак и без
временье, время колдовства, черной магии и глухого бунта разума.
Я возвращаю тебе тринадцать долларов, а двадцать семь верну через неделю
, когда получу очередной гонорар из моего литературного агентства, задро
бив еще одного Портера. Да здравствует Сальери, слава нам с тобою, Грегори!

Я не кончаю письмо обязательным «до свиданья», ибо мне что-то перестало х
отеться видеть тебя.
Уолт Порч, христопродавец".

67

"Дорогой Ли!
Мне трудно браться за перо после того, как я навсегда простился с Этол.
Я могу описать самые мельчайшие подробности ее последних дней, которые б
ы разорвали тебе сердце, лишили сна и надолго перечеркнули в душе твоей в
сяческую надежду на Справедливость и Добро. Именно поэтому я не стану эт
ого делать. Пусть уж мое горе живет во мне, со мною пусть оно и умрет, незаче
м открывать его другим, безжалостно это, а потому нечестно.
Я потрясен мужеством Этол, ее достоинством. Видимо, никогда в жизни челов
ек не открывается окружающим так, как он открывает себя накануне смерти.

У меня не было от тебя секретов… Впрочем, нет, были и есть, у каждого челове
ка всегда есть секреты от друга, отца, матери, жены, дочери, сына… Тем не мен
ее ты знал, что болезнь Этол сопровождалась ломкой ее характера. Веселая,
доверчивая, реактивная, общительная, легкая, она постепенно становилась
раздражительной, обидчивой, подозрительной… Мне порою было до слез горь
ко слышать ее слова, незаслуженные, чужие, холодные… Я обижался на нее так
, как только может обижаться любящий мужчина, когда его оскорбляют безо в
сякого к тому основания… Но я всегда помнил, что единственным человеком,
который безоговорочно верил в то, что я обязан писать, была именно Этол. Ни
что так не дорого пишущему, как абсолютная вера самого близкого человека
в его призвание. Малейшая фальшь ощутима немедленно и трагично. Я всегда
ощущал, что она верит в меня, и это давало мне сил жить, работать, переносит
ь страдания и прощать ей все то, в чем она была несправедлива ко мне.
Ты не можешь себе представить, какой она стала кроткой в последние дни. Он
а все поняла. Я это увидел, когда вошел в спальню, а она с ужасом смотрелась
в зеркало. Именно с ужасом! Видимо, у нее был тот момент прозрения, когда ис
тина на какой-то миг возникает перед глазами.
«Я умираю, Ц спокойно сказала она мне. Ц Неужели Маргарет суждено все э
то видеть?» Что мне было ответить ей?! Как?!
Я стал говорить, что дела ее идут на поправку, нельзя поддаваться настрое
ниям, стыдно распускать себя, умей сдерживать норов, я играл, как провинци
альный трагик, ненавидя себя, чувствуя, что сердце мое вот-вот разорвется
от горя, бессилия, любви к ней и жалости.
«Милый, Ц сказала Этол, Ц сделай так, чтобы девочка не видела меня безды
ханной. Увези ее отсюда, а когда все кончится… Вы вернетесь, и ты скажешь, ч
то я поехала в Нью-Йорк, в клинику на два года».
Я не сумел себя сдержать… Будь я трижды проклят за мою слабость! Я заплака
л и этим подтвердил правоту ее слов, а должен-то ведь был продолжать смеят
ься Ц как угодно, любою ценой, но Ц смеяться! Если бы я смог победить себя,
она бы жила еще неделю, две, а потом бы спала жара, кризис мог миновать! Я вин
оват в том, что она ушла так рано, кругом виноват один я и никто больше!
А она обняла меня, и стала гладить прозрачной рукою по голове, и шептала мн
е какие-то невероятные слова, успокаивая меня, а потом улыбнулась и стала
вспоминать нашу молодость, когда мы тайком обвенчались, и все наши озорс
тва вспоминала, но не так, чтобы разорвать мне сердце до конца, а, наоборот,
с юмором, чуть ли даже не весело. Как объяснить такую могущественную силу
в этой женщине?
«Ты меня вспоминай здоровой, Ц попросила Этол. Ц И никогда, пожалуйста,
никогда в жизни не позволяй себе увидеть меня такой, когда я была раздраж
ена и несправедлива к тебе. Тебе будет легче жить, если я останусь в твоей
памяти дурной девчонкой, которая бросила отчий дом и пошла к священнику
с улицы, не зная, что такое подвенечное платье. Вспоминай, как мы ездили во
круг Остина, когда ты вернулся из Гондураса, и я уверяла тебя, что мне хоро
шо, и боли в груди нет, и Маргарет смотрела на нас сияющими глазами, малень
кий человечек с разумом взрослого… Как она мечтала, чтобы ты поскорее ве
рнулся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71