Отраженная эманация содержит в себе меру сопротивления, непросветленности Вселенной, остаточность хаоса - но не только. Эхо-эффект оказывается одновременно и удвоением, редупликацией дотворческой неупорядоченности, ведь он повисающее свидетельство о конкретном ничто. Вся внутренняя мера разнообразия тоху-боху вынесена теперь на экран и засвидетельствована как негатив сущего, вот только неизвестно пока, кому или пред кем засвидетельствована, ибо центр исходящей эманации не имеет обратной связи. Тут мы сталкиваемся с отрицательным условием всемогущества Бога: Господь не может испытывать страдательных состояний. Обратная трансляция пассивных состояний, т.е. приток свидетельств о несовершенстве, о ничто требует регистрирующего разума иного типа.
Скажем так: есть вещи (если они есть!) которые должны быть неведомы Богу, поскольку такое знание разрушало бы иерархию эйдосов - божественный порядок. Например, в сферу невидимого Богу должно входить человеческое внутреннее, причем не только в смысле фрейдовского подсознания, но и в смысле необитаемости свыше имманентного круга человеческой рефлексии - квази-пространства отзвука, эхо-эффекта вещих слов.
Теология и философия неоднократно подходили к такому понятию как предел разрешимости Божественного Интеллекта, чаще всего прикрывая логическую пропасть словами о непостижимости Воли Бога. Мы можем сослаться на Маймонида, на Исаака Лурию или Спинозу, но лучше обратимся к одному из парадоксов Витгенштейна, содержащемуся в Лекции по этике . Витгенштейн говорит, что если бы некто всезнающий написал бы книгу, в которой было бы изложено все, такая Книга была бы сплошным перечислением фактов - ни одному этическому суждению, ни одной оценке не нашлось бы в ней места.
Добавим, что Витгенштейн прав как раз в том случае, если имеется в виду Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог Декарта, Спинозы и - самого Витгенштейна. Если же предположить, что Автор Книги знает абсолютно все, не имея вообще сферы своего невидимого , тогда Книга будет выглядеть совсем не так, как представляет себе Витгенштейн.
Знающий все должен был бы знать и мое незнание, ибо оно, по меньшей мере, есть некоторый факт, не менее достойный считаться фактом, чем число ног у каракатицы. В каждом незнании остальной мир образует остаточную конфигурацию - мир, поскольку я его не знаю . Эти миры, во всяком случае, не меньше отличаются друг от друга, чем горизонты познанного.
Кроме того, некоторый субъект N, помимо собственной картины мира, имеет еще картину мира субъекта M, как она представлена в сознании N , и эти данные тоже непременно должны войти в Книгу Всезнающего, раз уж он претендует на знание всего. Придется дать также и описание потенциальных конфигураций, которые только еще имеют появиться, их исчисление должно быть доступным Всеведущему, ведь не может же ось времени оказаться последним горизонтом для того, кто не знает незнания.
Если теперь оценивающе взглянуть, что же будет представлять собой такая книга, то окажется, что факты, в привычном для позитивизма смысле, совершенно затеряются в ней, в лучшем случае займут ничтожное место невыделенного оглавления, все же остальное безбрежное содержание будет заполнено соотношениями искажений - т.е. оценками, как внутри взаимонезнаний, так и по отношению к эталону. Иными словами, книга, претендующая на то, чтобы бесстрастно зарегистрировать абсолютно все , будет грандиозным классным журналом, превышающим по размеру Вселенную. Она уничтожает саму себя. Инстанция всеведения окажется перенасыщенной искажениями, сплошным шумом, начисто забивающим иерархию форм, экземплярность сущего. Без допущения невидимого Богу , без запрета обратной трансляции эхо-эффекта творения, акт творения не оставляет в живых Бога Живого, т.е. оказывается самоубийством Демиурга.
Так первый шаг онтологического конституирования лжи сделан; понятно и то, почему ложь может считаться несуществующей . Отсвет эманации отбрасывается в никуда, в измерение, порождаемое самим отбрасыванием. Можно сказать, что миражирование сущего есть эпифеномен его тиражирования как экземплярности и множественности. Известно, что мираж дезориентирует лишь того, кто способен его увидеть. И тогда дар прозрения, некая прибавка разрешающей способности интеллекта приводит к визуализации миражного слоя; новые видимые измерения закручивают круговорот блужданий на ровном месте - отсюда понятно, почему ложь и заблуждение так часто пишутся через запятую, в синонимическом ряду.
Впрочем, оптическая метафора не имеет других преимуществ кроме удобства в силу ее подробной проработанности в европейской философии. С таким же успехом, опираясь на Дионисия Ареопагита, Фому или Николая Кузанского, мы можем очертить сферу невозможного для Бога. В частности, для Бога, и именно в силу его всемогущества, невозможно несовпадение мысли (слова) и дела . Никакое умышление Бога не оставляет творение в прежнем виде, ибо
...дождинки падали бы сами, но ведом их созвучный строй Тому, кто мыслит не словами, садами мыслит и землей...
В канонических богословских текстах неизменно указывается, что мысль (замысел) Творения нераздельна с самим творением , что Акт и Потенция в Боге суть одно (аристотелевский мотив, неизменно воспроизводимый по всему теологическому фронту от Фомы Аквинского до Мейстера Экхарта). Т.е. Логос есть вещее слово в самом прямом смысле, его буквы - стихии, когда они звучат ( Да будет так ), тем самым непосредственно бытийствуют, что никак не остается безнаказанным для сущего.
1 2 3 4 5 6 7