— поправляю я.— Ну да, я и говорю, так вот, она попросила меня принести ей в больницу коробочку с драгоценностями, золотые монеты и еще лопаточку для торта, потому что у нее серебряная ручка. Боялась, видишь ли, что я воспользуюсь ее кишечной неотходимостью и сопру эти вещи… Просекаешь ход ее мыслей?Этот последний аргумент повергает меня в задумчивость.— Ну и что? О чем ты, собственно? — спрашиваю я в нерешительности.Берю бессильно воздевает руки, которые тут же падают вдоль туловища. Из зала раздается взрыв аплодисментов, заглушающий последний душераздирающий си-бемоль в исполнении детского хора.— Так вот я не знаю, что думать, почему и пришел к тебе, — канючит Толстяк, — мы теряемся в догадках…— Кто мы?— Как кто? Альфред и я. Пойдем со мной, он ждет в машине.Без всякого энтузиазма я плетусь за своим погибающим коллегой.И действительно, в машине сидит парикмахер в состоянии еще более удрученном, чем Берю. Я его знаю, поскольку неоднократно встречал по разным причинам у Толстяка. Индивидуум, не имеющий большого общественного значения. Щуплый, бесцветный, есть в нем что-то от понурой дворняжки. Он устремляется ко мне навстречу, хватает за руку, трясет и, задыхаясь от распирающих его чувств, с жаром бормочет:— Ее нужно найти, господин комиссар… Очень нужно!Ах бедняги вдовцы! Я им очень сочувствую. Они погибнут без своей бегемотихи. Их мир в одночасье поблек и опустел. Тут уместно заметить, что мадам Берю в принципе занимает много места! Физически! Я так думаю, бедолаги должны работать посменно, чтобы довести до экстаза свою драгоценную Берту. Убийственное занятие — работа на износ!Цирюльник пахнет керосином. Правда, керосином под названием «Роша», «Шанель» и еще чем-то вроде того. Он льет одеколоновые слезы, а когда сморкается, впечатление, будто вам под нос суют охапку гвоздик.— Наша бедная Берта! — всхлипывает мастер по стрижке волос и намыливанию щек. — Как вы думаете, господин комиссар, что с ней могло приключиться?— Ты оповестил «Розыск членов семьи»? — спрашиваю я Толстяка.Поникшая Гора трясет макушкой.— Ты что, упал? Ты думаешь, я, полицейский, пойду хныкать перед коллегами, что, вроде того, моя половина бросила меня!Половина! Он еще и плохо видит, мой друг Берю! Скажем так — три четверти, и больше не будем об этом!Из зала доносится выворачивающее желудок наизнанку завывание скрипки. Поскольку программа точь-в-точь как в предыдущие годы, я знаю, сейчас адъютант Нудье вдохновенно прогнусавит романс «Пусть плачет моя душа» из трех куплетов и протокола.Надрывный для нормально сконструированных ушей романс повергает соломенных вдовцов во вселенскую скорбь.Я подавляю улыбку и стараюсь выглядеть профессиональным полицейским.— Послушайте, господа, кто из вас видел мадам Берюрье последним?— Альфред! — заявляет покинутый законный муж без тени сомнения.— Рассказывайте! — обращаюсь я к мастеру опасной бритвы.Он осторожно чешет затылок.— Я… Гм… Значит, понедельник мой день…— Знаю, день величия и славы. Так!Цирюльник немного конфузится. Имея интеллектуальный уровень много ниже уровня моря, он тем не менее через туман сарказма догадывается о моем глубоком презрении.— Я видел мадам Берюрье после обеда…— Она приходила к вам?— То есть…— То есть да или то есть нет? Толстяк трогает меня за руку.— Не дави на Альфреда, — бормочет он. — Видишь, парень и так убивается!Профессионал расчески и ножниц поднимает на меня заплаканное лицо, которое напоминает о несчастных гражданах Кале, протягивающих толстому злому королю ключи от своего города (кстати, если бы они заблаговременно объявили Кале открытым городом, им бы не пришлось этого делать).— Да, — невнятно бормочет он, — Берта приходила выпить со мной кофе!— В котором часу она ушла от вас?— Примерно в четыре…— Похоже, вам пришлось приналечь… на кофейник.И вновь Толстяк призывает меня к деликатности. Складывается впечатление, будто Берю беспокоится о душевном равновесии своего коллеги по семейной жизни больше, чем о своем собственном, и готов выпить за него расплавленный свинец, если, конечно, потребуется.— Она ушла одна?— Конечно.— Но вы могли ведь и проводить ее?— Нет, я ждал представителя фирмы, торгующей новыми сушилками по принципу катализа с двусторонним трением…— Уходя от вас, она не намекала, куда направляется?Альфред задумывается, уставившись в одну точку своими опухшими глазами.— Да, она говорила, что пойдет на Елисейские поля купить ткань…— Точно-точно, — спешит вставить Толстяк. — Она и мне говорила об этом за завтраком… Ей приглянулся какой-то баптист цыплячьего цвета с рисунком «куриная лапка»…— Ив каком магазине она собиралась приобрести этот курятник?— В «Коро», кажется…Секунду я соображаю, затем оттаскиваю Берю в сторону. Мы оказываемся прямо под окнами концертного зала, где инспектор Скрипюш, следующий номер программы, отрывает внутренности своей скрипке.— Скажи, Толстяк, ты доверяешь своему другу Альфреду?— Как самому себе, — уверенно подтверждает удивительный синтез рогоносца и нежного мужа.— Знаешь, у парикмахеров иногда бритва в рукаве… И они ей пользуются не по назначению. Не думаешь, что он развлекся, расчленив твою Берту?Честно говоря, я тут же отбросил эту мысль. Для того чтобы расчленить такую колоду, нужна не бритва, а газовый резак!— Ты что, спятил? — кипятится Берю. — Альфред — и замочил Берту? Зачем бы ему это делать?— Из ревности.— Это конечно. Но только из ревности убивают, когда есть противоречие в любви! А тут где ты видишь противоречие?Он умолкает, поскольку смущается сказанным…— Может, твоя жена изменяет вам с кем-то третьим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43