В присутствии многочисленных свидетелей он поклялся, что душу отдаст дьяволу, но вселится в новую квартиру.
Эта, произнесенная публично, клятва почему-то не на шутку встревожила стоявшего тут же Моралевича, который, кстати сказать, был сопредседателем жилищной комиссии. Улучив момент, он подошел к Коле и строго предупредил его , что коллектив не потерпит беззакония и самоуправства. Но несчастный отец семейства лишь разразился в ответ безумным хохотом.
Между тем, дни пустились дальше вслед за днями, и не так уж много успело их пройти до того момента, когда был подписан акт о сдаче дома.
К удивлению принимавшей дом комиссии, не только водопровод и электричество, но даже лифт исправно функционировал в каждом из шести подъездов, строительный мусор был весь вывезен, подъездные пути и автостоянка полностью соответствовали проекту. Комиссия шумно восторгалась оконным уплотнителем, колупала ногтем надежно приклеенные обои, и лишь Моралевич, включенный в ее состав, понуро бродил вслед за остальными. Он, собственно, и сам не знал, отчего так неспокойно было у него на душе, отчего не радовало, а наоборот, тревожило его каждое новое свидетельство высокого качество работ.
"Не по-людски как-то, - рассуждал он про себя. - Быть не может, чтобы за обыкновенные, в общем, деньги строители так упахивались. Кому теперь нужны обыкновенные деньги?"
Но особые опасения внушал ему Аркадий Анатольевич, входивший в комиссию в качестве представителя "Преистройки".
"Ишь, улыбается кооператор! - думал Моралевич. - К чему бы столько радости? Ох, не к добру!"
Однако, сданный на "отлично" дом был полностью готов к заселению, и никакие сомнения Моралевича не могли этому заселению помешать.
Решено было вселяться организованно, в субботний день, с музыкой и торжественным митингом. Накануне заветной даты весь грузовой автотранспорт на заводе был приведен в боевую готовность и даже украшен оставшимися от былых демонстраций лозунгами относительно роли рабочего класса и какого-то "скорейшего построения". С утра до глубокой ночи в разных местах города упаковывались коробки, ящики, чемоданы, разбиралась мебель, ближе к выходу перетаскивались диваны и укутанные в одеяла телевизоры.
Давно и с избытком обеспеченный жилплощадью Моралевич непосредственного участия в общих счастливых хлопотах не принимал, но, как лицо ответственное, держал руку на пульсе событий. Поздно вечером в его большой квартире раздался телефонный звонок. Начальник отдела капитального строительства тревожно взглянул на часы. Стрелки единодушно показывали полночь. Телефон звонил. Его металлическая трель неприятно вспарывала тишину.
Моралевич взял трубку.
- Да!
- Алло, Григорий Ефимович? Извините, что поздно. Это Подокошко беспокоит. Вы просили за Колькой Таранкиным приглядывать, что, мол, нервы у него на почве жилья... И как бы он не выкинул чего...
- Ну?
- Так вот, сегодня вечером подошла к бараку машина из трансагентства, загрузили они с Галкой пожитки, детей взяли... В общем, съехали подчистую! Я заглянул - в комнате пусто, и ключи в двери остались!
- А, черт! - прошипел Моралевич. - Когда это было?
- Ну, часов в восемь...
- Что ж ты сразу не позвонил?
- Так ведь от нашего барака пока до автомата дотопаешь... А мне еще укладываться к завтрему...
- Укладываться! Вот займет он сегодня твою квартиру, будешь сам выгонять, как хочешь!
- Это почему ж это мою? - забеспокоился Подокошко. - Я ему займу! У нас закон-то есть или нет? Подольше колькиного я в этом бараке клопов кормлю! И ордер у меня на руках!
Он выкрикивал в телефон еще что-то, но Григорий Ефимович уже положил трубку.
"Начинается! - думал он с тоской, расхаживая по комнате, - а сколько их еще таких, как Таранкин, недовольных? На пятнадцать домов хватит! Ох, будет скандал! Опять пойдут комиссии, опять разбирательства, кто сколько метров получил и за что..."
Он перешел в кабинет, но и там стал расхаживать из угла в угол. Проклятый Колька и предстоящий скандал с насильственным выселением никак не лезли из головы.
"Хватит! - сказал, наконец, Григорий Ефимович. - Что я, в самом деле, нянька им? Взломает двери - будет отвечать по закону."
Он решительно отправился в спальню, разделся и лег. Но сон не шел к сопредседателю жилкомиссии, тяжелый груз ответственности давил на него поверх одеяла.
Поворочавшись часов до трех, Моралевич сдался, вылез из жаркой постели и, подойдя к окну, раздвинул шторы. Небо на востоке уже побледнело в предчувствии рассвета. Против обыкновения, ни одного горящего окна не было видно в соседних домах, только вдали, на окраине квартала, можно было заметить сияние, разливаемое прожектором. Там-то, на пустыре, и стоял новый дом.
Пойти, посмотреть, подумал вдруг Моралевич. Погода хорошая, воздух свежий. Почему не подышать для внутренней нормализации? Заодно глянуть на захватчиков, а то и пугануть...
Григорий Ефимович неторопливо оделся и вышел под звезды. Ночной воздух в самом деле несколько приободрил его, и он, преисполненный решимости, зашагал темными дворами к пустырю. Странно выглядели пустынные дворы, обычно с раннего утра до позднего вечера заполненные народом. Теперь же только у мусорных баков угадывалось какое-то движение. Там что-то шуршало и похрустывало, однако, к удивлению Григория Ефимовича, неприятный запах настиг его с большим опозданием, шагов через пятьдесят. Что-то словно бы вдруг проплыло за спиной, обдало ароматом гниения и тут же растворилось в ночной свежести. Моралевич поморщился и прибавил шагу. Скоро он был на пустыре.
В лучах прожекторов дом казался молочно-белым дирижаблем, уже зависшим над землей перед дальним перелетом.
1 2 3 4 5 6