Говорить мы друг другу ничего не
могли из-за сильного шума. Но, может, и к лучшему: это был тот
момент, когда слова излишни. Я был так возбужден, что на
какое-то время забыл и про свою миссию, и про то, куда
направляюсь, и про предстоящую встречу с директором, и про
зловещего доктора Морта, которого мне предстояло разыскать, -
все поглотила сиюминутная радость момента, светлая и
безоглядная, как в детстве.
Я смотрел в безумно красивое лицо Лины и удивлялся, как
мало оно, в сущности, изменилось. Да, оно приобрело черты
завораживающей женственности, но выражение его было все тем же,
хитро-озорным и добродушным одновременно. Все те же прямые
темно-русые, с медным отблеском волосы, кончики которых у плеч
игриво завиваются наружу, те же прозрачно-серые в голубизну
глаза, те же загнутые вверх уголки губ и те же едва заметные
ямочки на щеках. Именно такой она жила в моей памяти
четырнадцать лет. Если с ней и произошли изменения, то только в
лучшую сторону: на смену детской заостренности черт пришли
мягкость и грация, и теперь она стала еще более притягательной.
Эта властная притягательность по-прежнему заключала в себе
непреодолимую силу, но не казалась мне такой волнующе-опасной,
как в тот далекий памятный день, с которого начались наши
непростые отношения.
Нам было тогда по тринадцать лет. На уроке зоологии Лина
стояла у прикнопленной к доске карты мира и показывала места
обитания различных млекопитающих. Каждый выход Лины к доске был
для меня праздником: я давно был к ней неравнодушен, и когда
она отвечала урок, стоя перед классом, мог не стесняясь
рассматривать ее стройную фигуру. Несколько раз я даже
собирался мысленно раздеть ее, но не решился: мне почему-то
казалось, что учитель сразу заметит по моему взгляду, чем я
занимаюсь.
Чтобы остальные ученики не скучали, учитель заставлял нас
задавать Лине вопросы. Карта висела высоко, а указка была
короткой, и когда Лина показывала ареал обитания какого-нибудь
гризли, ей приходилось вытягивать руку вверх, платье
натягивалось на ее фигурке, изгибы тела обрисовывались
предельно четко, и у меня сладко замирало сердце. Подавляя в
себе предательскую дрожь возбуждения, я поднял руку, и когда
учитель обратил на меня внимание, сказал: "Хочу увидеть, где
живет белый медведь".
Лина поднялась на цыпочки - ноги ее вытянулись из-под
короткой юбки, из которой она выросла еще два месяца назад - и
я мысленно застонал... В этот момент случилось невероятное: она
услышала мой внутренний голос, резко отдернула от карты, как от
горячей плиты, протянутую вверх руку, полуобернувшись, метнула
в меня насмешливо-веселый взгляд, ткнула указкой в Австраллию и
с вызовом посмотрела на меня. Под хохот класса наши глаза
встретились, и от зрачков к зрачкам словно прошла электрическая
дуга - мы поняли друг друга и почувствовали между собой некую
волнующую таинственную связь.
Учитель решил, что Аллина над ним издевается, и поставил
ей "двойку". Это была ее единственная неудовлетворительная
оценка за все время учебы в Интернате. В остальном она
неизменно оставалась круглой отличницей и считалась самой
способной среди своих сверстников. У нее был целый букет
талантов: она прекрасно рисовала, сочиняла стихи (в отличие от
моих - с безупречной рифмой), играла на арфе и исполняла арии.
В школьном театре она неизменно играла роль Бруунгильды, и сам
директор Интерната восхищался ее голосом и актерскими
способностями. Когда я серьезно думал о Лине и ее замечательных
качествах, она представлялась мне самим воплощением Вечности.
Что может быть достойнее вечной жизни, чем женская красота? Так
думал я тогда и так думаю сейчас.
Получив "неуд", Лина ни капли не расстроилась: она никогда
не теряла уверенности в себе. И все же мне показалось, что она
над чем-то задумалась. Сидя на задней парте, я смотрел на ее
медно-золотистый затылок, пытаясь понять, о чем она думает, но
безуспешно. Через какое-то время ее голова наклонилась, и в
просвете между завернутыми вверх локонами и кружевным
воротничком платья показалась интимно-белая полоска нежной шеи
- Лина что-то писала. Сердце мое забилось: шестым чувством я
понял, что она пишет мне записку. Не оборачиваясь, чтобы не
заметил учитель, она завернула руку с надписанной бумажкой за
спину - записка была подхвачена и пошла по рядам. Наконец, с
громко стучащим сердцем я развернул аккуратно сложенный
вчетверо листок и прочитал: "На перемене за школой". Больше там
ничего не было. Ни приветствия, ни подписи.
Через десять минут я стоял, прислонившись спиной к
холодной бетонной стене школы, ловил ртом капель со свисающих с
карниза пухлых мартовских сосулек и наслаждался радостью
ожидания. Волнение не было тяжелым, оно приятно грело кровь и
щекотало нервы. Краем глаза я увидел приближающуюся Лину, но не
прервал своего занятия, демонстрируя выдержку. Она подошла
вплотную - я опустил голову. Вода теперь капала мне прямо на
макушку и стекала за шиворот. Вид у меня, надо полагать, был
глупый. Аллина рассмеялась звонким смехом, я сдержанно
улыбнулся в ответ.
- Любишь меня? - неожиданно спросила она, испытующе
заглядывая мне в глаза.
Не задумываясь, я кивнул в ответ. Она подставила мне щеку
- я прикоснулся к ней губами. Нежная кожа пахла весной и
подснежниками - так почему-то мне показалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55