на что она им сдалась - это темно с девятьсот пятого года и посейчас.
Настоящая жизнь в рассуждении разного рода приключений началась с утверждением идей Великого Октября. На первых порах горожане было взялись действовать по старинке, именно при первых же слухах о приближении войска красного генерала Гая они закопали живьем здешнего полицмейстера Иванова, но впоследствии большевики пресекли такого рода самодеятельность населения, и с середины 1918 года инициатива по линии безобразий исходила исключительно от властей. Эта инициатива оказалась настолько искрометной, затейливой, превышавшей силы воображения, то есть настолько в народном духе, что горожане пылко, даже до изнеможения полюбили большевиков, даром что им потом выборочно вгоняли в задний проход драчевые напильники и поголовно держали на сухарях.
Таковые большевистские начинания слишком известны, чтобы специально на них останавливаться, упомянем разве о том, что одно время в городе вместо денежных знаков ходило мыло, да укажем на любопытный колорит антиалкогольных кампаний, которые все сводились к лозунгу: "Не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять классового врага". Как бы там ни было, к концу тридцатых годов население города уменьшилось примерно наполовину сообразно с урожайностью зерновых, но и этими сравнительно малыми силами удалось разобрать все городские церкви на кирпичи.
В начале Великой Отечественной войны в действующую армию призвали все мужское население города до последнего человека, и, поскольку тогдашний военный гений был у нас прост и прямолинеен, через четыре года назад вернулось ровным счетом одиннадцать мужиков. Так, вероятно, история города и пресеклась бы, кабы не баснословное чадолюбие русской женщины: еще не успели завершить вторую послевоенную пятилетку, как город усилиями одиннадцати ветеранов снова наполнился первоклашками и шпаной. А лет так за двадцать до крушения большевизма тут построили Химзавод.
Крушение большевизма произошло в городе на удивление безболезненно видимо, нравы пожиже стали, - никто не встал грудью за давешних любимцев, так они надоели, но, с другой стороны, и здание обкома осталось цело, и не то что не закопали живьем первого секретаря, а даже из партаппарата ни один бездельник не пострадал. Просто-напросто в одночасье растворилось большевистское государственное устройство, как будто в результате особенной химической реакции, которая еще и скрала историческое пространство, поскольку вдруг возникло такое всеобщее впечатление, точно отречение последнего императора было подписано на станции Дно в прошлый понедельник, а не эпоху тому назад. Впечатление это подкреплялось еще и тем, что в здешних местах собирали мешок картофеля с сотки и при Николае II, и семьдесят лет спустя.
Пролетели годы - в России они почему-то не что-нибудь, а летят, - уже худо-бедно наладилось демократическое благоустройство, давно свирепствовала свобода слова в центре и на местах, а горожане по-прежнему рождались, трудились, перебивались с петельки на пуговку и умирали во цвете лет. Дни их единственно тем по-настоящему были омрачены, что из-за демократического благоустройства и свободы слова в городе произошли многие чудесные метаморфозы, какие даже мудрено было предугадать. Так, в центре города то и дело случались беспорядочные перестрелки, а Химзаводом, гигантом и гордостью отечественной промышленности, волшебным образом завладел один гражданин государства Израиль, в которое и верилось-то с трудом; этот гражданин, по слухам, выиграл его в обыкновенного "петуха".
2
Итак, дамский мастер Александр Иванович Пыжиков украл ножницы, причем бывшие в употреблении и самого обыкновенного образца. На другой день Александр Иванович проснулся в своей постели почему-то не в половине седьмого, как всегда с ним бывало, а в пятом часу утра. Он проснулся, внимательно посмотрел в потолок и подумал: "Чего это я проснулся в такую рань?.."
Ответа не было; накануне он пил умеренно, давешний день прошел без особенных приключений, совесть была чиста. Тем не менее что-то подавало ему тревожный сигнал, как будто поджелудочная железа, и на душе было беспокойно, нехорошо, точно само собой совершилось нечто чрезвычайно важное, огромное, а он знать не знает, что именно совершилось, из каких видов и почему. Еще такое бывает, когда человек внезапно почует в себе неявный смертельный недуг; когда мать-одиночка мается день-деньской и удивляется, к чему бы это, а у нее сына убили на Колыме; когда полковник томится в ожидании генеральского чина и ежечасно задается вопросом: а вдруг я уже не полковник, а генерал...
Город еще спал, уткнувшись в свои подушки, постанывая и сопя, за окном слышно мела метель, скоро на химическом комбинате завоет заводская сирена, взывая к работникам первой смены, жуткая, как окончательный трубный глас. Главное, метель мела, которая всегда наводит на человека смятение и тоску.
В расчете заглушить неприятную тревогу, а то и заснуть до шести тридцати утра Пыжиков включил настольную лампу, поднял с пола книгу "Фрегат "Паллада"" и раскрыл ее наугад. Дочитал он только до фразы: "Без хлеба как-то странно было на желудке; сыт не сыт, а есть больше нельзя. После обеда одолевает не дремота, как обыкновенно, а только задумчивость..." - когда пришел к заключению: нет, и не читается, и не спится, а вот разве что не ко времени прорезался аппетит. Он сел на постели, помедлил, сунул ноги в домашние тапочки и отправился на кухню что-нибудь закусить. Как только он включил свет, несметная орда тараканов бросилась врассыпную и навеяла вопрос о происхождении понятия "таракан".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11