Духи мужские, корзину духов; пусть поплескивают -зеленые, кремы, шляпы, много разных шуб и костюмов и свитеров. Воруй, тащи, грабь -- веселись, наслаждение получай, что не дотащим -- в грязь и снег вышвырнем, что не возьмем -- бритвой порежем, чтоб никому не досталось, вот она -- бритва -- скользь в руку -- ага, коси, молоти, руби!
-- И по лампе вдарь! -Возьми зонт -- Жан! -- На торшер -- Филипп -- ебни по зеркалу! -- (Хрясть! Хрусть!)
-- А мы за это шею гнули, жизни лишались, живот надрывали, вот вам, вот! -- Эй, пори белье женское, режь его розовое да голубое, трусами пол устилай! -- Гляди, какие большие -- Лазарь! -- Ну и размер, та какую же жопу и рассчитаны!
-- И этот отдел переполосуем, танцуй-пляши на рубашках ночных да беленьких, ишь ты, порядочные буржуйки во фланельке этой по ночам ебутся, а эти халатики к любовникам днем надевают -- пизду при распахнувшихся полах показать, посветить ею.
42
-- Бей, Карлос! -- Помогай, Энрико! -- Беги сюда, Хуан! -- здесь голд этот самый -- золото!!! (Ррррр!)
-- Пошли пожрем в продовольственный! -- Шоколаду хошь? На -- шоколаду в карман. Мешок шоколаду возьмем домой. Два мешка шоколаду.
-- Вдарь по стеклу! (-Дзынь!)
-- Хуячь, руби!
-- А вот оторви этот прут, да ебни! (Хлысть! Хрусть!)
-- Ткни эту пизду стулом, чтоб буржуазное достояние не защищала!
-- Ой не убивайте, миленькие!
-- Бей ее, суку, не иначе как начальница, а то и владелица!
-- Мальчики! Мальчики! -- что же вы делаете! Умоляю вас -- не надо!
-- Еби ее, стерву накрашенную -- правильно, ребята! Давно мы в грязи да нищете томились, хуи исстрадались по чистому мясу -- дымятся!
-- А пианина -- Александр -- мы с возмущенным народом пустим по лестнице вниз. На дрова! (Гром х-п-з-тгррррр!)
-- И постели эти! (Та-да-да-да-да-дрррр!) Так я ходил в зимний ненастный день по Блумингдэйлу, грелся, и так как ничего по полному отсутствию денег не мог купить, и второй день кряду был голодный, то и услышал извне все это.
А теперь можно сказать, кто это Лимонову наговорил в чуткое ухо: Хлебников Велемир, "Ночь перед Советами", а больше всего "Ночной обыск".
Ученик Хлебникова Шкловский помочился в броневики гетмана Скоропадского -- это из той же оперы, или, если хотите, поэмы. Булгаков пришпилил Шкловского в "Белой гвардии", и правильно сделал, хотя тот обиделся на всю жизнь и много лет спустя говорил Чудакову, что на веранде дома Герцена сидели крупные люди.
Но это не мешало им быть шпаной.
Крупной, как воры в законе.
Тут, к сожалению, прав недоброжелатель советской литературы Ходасевич, написавший совсем плохую статью о Маяковском.
Другой архаист, Бунин, пишет в "Окаянных днях":
43
Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: "За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки".
Сказать, что русская литература виновна в русской революции -- значит сказать самую малость. Это мировой процесс -- превращение артиста в героя скандальной хроники, скандальных историй, скандальной истории. Россия гордится буйством Есенина как чем-то немыслимым на Западе. Но на Западе этот процесс шел не менее бурно. Начало его зафиксировано, пожалуй, в "Подземельях Ватикана" Андре Жида, где Лафкадио -как кажется немотивированно, но мы-то знаем, что для остраненной остроты ощущений -убивает незнакомого соседа в купе поезда.
Тот же Андре Жид еще в конце прошлого века написал "Плоды земные" -- книгу, мало известную в России, но на Западе сделавшую революцию. "Послание" книги было в духе Шкловского: обновленное переживание чувственной полноты бытия.
В мемуарной литературе встречаются упорные утверждения, что Есенин если не расстреливал несчастных по темницам, то не раз присутствовал при этом. Это из той же области, что разговоры о его бисексуальности: мог попробовать педерастию из хулиганской лихости, как пробовал Лимонов, открыто пишущий об этом.
Лимонов, конечно, босяк, но босяк литературный, имеющий сильную традицию в России, можно сказать, благородную традицию босячества как всяческого революционизма. Это Горький и Маяковский вместе взятые -- но в процессе вырождения, нисхождения и саморазоблачения типа писателя и литературной темы.
Нисхождение темы здесь означает ее выпячивание: материал берется вне искусства, втаскивается на экран тремя, а не двумя измерениями. Лимонов писатель никакой, несуществующий. Но вместе с ним исчезает литература как художество, как "метод", он знак этого исчезновения. Поэтому он событие большое, хотя и отрицательное. Отрицательность здесь не оценка, а математическое понятие: меньше, чем ноль, но не ноль.
Чтобы утешить Лимонова, скажу, что такая же минус единица на Западе -- Пазолини, по крайней мере в его фильме "Сало, или Сто двадцать дней Содома": ощущаемость
44
материала в фильме -- внеэстетического характера, он действует на нервы.
С совершенно внеэстетической откровенностью Лимонов называет свою книгу "Дневник неудачника". И никакие литературные реминисценции не должны заслонить того, что речь у него идет о реальных пижамах и пиздах. Неудача Лимонова -- социальная: он не попал в свое время в советскую писательскую номенклатуру и об этом печалится на Западе, совсем не о тамошних голодных и рабах.
Тема советской литературы -- да и тема современного искусства вообще -- приходит здесь к самопознанию:
Нам надоели бумажные страсти, Дайте жить с живой женой!
Поэтому "Ладомира" Лимонову никак не написать. Для этого нужна вера в сверхчувственные ценности, нужен утопизм, еще не переставший быть поэзией:
И зоркие соблазны выгоды, Неравенство и горы денег -Могучий двигатель в лони годы -Заменит песней современник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12