СОБОРНЫЙ РАССКАЗ
Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали
этого одному из сих меньших, то не сделали Мне.
Ев. от Матфея, гсгл. 25, ст. 45
Людей этих называют бомжами. Живут они воровством, попрошайничая, а
то и как зверье - на помойках, поедая отбросы, падаль... Все дело в том,
что у этих людей нет жилья. А раз нет жилья, то нет и прописки с паспор-
том. Если нет у тебя жилья да паспорта, то хоть умирай. Но сразу-то не
помрешь. И гонимый голодом, холодом, беспросветной угрозой побоев от ми-
лиции да и от всякого загулявшего молодца, ты и выживаешь, как можешь,
до самой смерти.
В советское время люди такого сорта запрятывались в тюрьмы, уголовные
и лечебно-трудовые, в психушки, что содержались худо-бедно государством,
и воздух городов был чист. Тогда местом их обитания, существования стали
добычливые северные края и дальневосточные порты, где было легче зате-
ряться, прокормиться. Их кормили шабашка, прииски, путина, шахты, куда
самых жизнестойких и крепких охотно нанимали местечковые хозяйственники
н без паспортов, но за меньшую плату. Вот как бывало, к примеру, в Мага-
дане: с вечера тебя напоят вусмерть, а наутро в море очухаешься, одура-
ченный, где уж принуждают работать на себя всю путину ушлые рыбаки. Но
кто бичевал в Магадане том, знать, давно померли. Давным-давно стало все
не так. Рыбы нет, говорят, да в морях пусто - дороговизна, ни души. Мо-
жет, сами те рыбаки, запродав в прошлой еще жизни харьковские да курские
ненужные им тогда квартирки, но в одну ночь дружно всенародно обнищав, а
за год свято поодиночке спившись, ловят пустыми черными ртами воздух,
будто вытащенные из воды рыбины, издыхают на московском тепловатом снеж-
ку, выпучивая немые глазища на ставших огромными пешеходов.
Рождество было или не Рождество, но праздник этот признавался как го-
сударственный, отмечался уже наравне с Новым годом, и могло иметь место,
что отмечали той ночью в горбольнице, точно теперь не скажешь, и Рож-
дество. Столпилось праздников, будто справляли старого года похороны. И
все дни густо валил снег, засыпая бездонную Москву. Было дремотно от
жгучих морозов, белым-бело, и долготу дня утопляли болотисто-морозные
белые ночи.
Больница не отдыхала, была двойная оплата труда, и всегда находились
люди, которых даже большинство, готовые запродать свой праздник за эти
праздничные: огромные, как чудилось, и валившиеся чуть не с неба деньги.
Кто мог радоваться - выпивал, успевая с душой и дружно только начать, но
вскорости, не ворочая языками, исходил тоской. Но не все же радовались.
Будто военнообязанные, пропадали в кабинетиках доктора, одиноко отбывая
круглые сутки дежурства. И простые смертные бабы да старухи, егорьевские
и куровские подмосковные, из санитарок, осилив работу, какую ни есть,
укладывались всех раньше дремать - хоть и не сомкнуть было глаз, как и
не срастись боком с неживой, для сидячих, кушеткой, покуда кругом мая-
лись спьяну и не хотели смирно лечь по местам. Скоропомощные будто и
отъездились, никакой тревоги. Полночь. И в приемном отделении больницы н
глухой покой.
Но вдруг, слышно, завернула и въехала с нытьем одинокая машина. Так
всегда и является эта "скорая" будто из-под земли. Баба не спит и гада-
ет: может, пронесло? Но дурной истошный звонок режет как по живому стены
и воздух. Дверь на запоре. Отпирать не идут. Ей и страшно, что отпирать
не идут, и надо все одно будет вставать, но лежит в потемках комнаты от-
дыха и, вся твердея со злости-то радуется: пускай охранники отпирают,
как положено, а то им праздник. Звонок уж по всей больнице неумолчно пи-
лит. Тут, слышно, выскочил от сестер, из шума пьяного да танцев, охран-
ник и побежал тяжело, будто шагая ударами. Стихло, и слышно, как трудит-
ся он в гулком предбаннике, отпирает. Раздались звонкие чужие голоса,
ругнулся натужно охранник. Привычная, баба чутко уловила, что пошагали в
сторону, поспешая за каталкой - значит, лежачего привезли, вот бы не бо-
рова, а то как ей потом будет одной, этих разве допросишься помочь. Наг-
рузили, вкатились обратно в приемник, но куда-то не туда, не в осмотро-
вый кабинет. Охраны уж больше: топчут, матерятся. И все звонче, до кри-
ка, сделались чужие голоса. Сколь же народу в приемном собралось, будто
и все повыскакивали, ну и собрание, ну и ругаются, какой такой вопрос? И
хоть страшней на душе, но дрожаще пытает бабу незнание: что у них стряс-
лось - может, не успели, не довезли, и не станет ей, грешной, работы
этой? Но голоса вмиг оборвались, и не слышно, что в приемном, будто все
вымерли, и чего-то не гремят, ребятушки, не запираются. Вдруг дыхнуло
горячо светом, вырос на пороге паренек ихний, из охраны, и гаркнул в
темноту комнаты, веселясь, пьяный: "Тонька, Тонька, с пра-а-аздничком!
Бомжа-а-а привезли! Сказали, на обработку его, эта, знач ты его будешь
обт...трабатыать!"
Когда молоденькая растрепанная врачиха, ни упрека не произнеся, хоть
и поморозили, влетела воробышком в приемное и потребовала у охранников
каталку, то никто не подумал расспрашивать, кого доставили, и выдали ей
каталку, подчинившись ни с того ни с сего, хоть могли и послать,н охрана
отродясь чужакам не подмахивала. И шибануло всей вонью земной. Втащили
его на каталке, задраенного в полиэтилен, так что из того полиэтиленово-
го мешка, стеклянистого на вид, торчала одна грязно-каменная ступня. Кто
был, хоть и пьяные, разбежались от удушья и от испуга. "Быстро, мальчи-
ки, родненькие, куда его?
1 2 3 4