Остонакул согласился. В цитадели министр двора привел Остонакула к себе в гостиную. Как только они вошли, часы пробили двенадцать. Часовщик-немец, которого судьба каким-то образом забросила в Бухару, поставил все механизмы часов так, что, как только пробивали одни, начинали бить другие часы. Министр двора наслаждался их боем. Остонакул же, который и раньше бывал здесь, эту страсть Шо Мухаммеда считал каким-то кривляньем.
Хозяин, дома посадил гостя на почетное место, слуга быстро принесли и разостлали скатерть, поставили угощения в серебряной и золотой посуде.
Шо Мухаммед придвинул к себе чайник, его слуги поняв, что министр двора хочет остаться со своим гостем наедине, вышли из комнаты.
Предложив гостю есть и пить, Шо Мухаммед затеял большой разговор. По обычаю стариков и восточных мудрецов, он начал с рассуждений о тленности мира, упомянул о том, что разумный человек не должен привязываться к недолговечному богатству, к неверной, славе и высоким постам. Восхваляя Музаффара, он заговорил о том, что хотя муллы и другие «ограниченные и недальновидные люди» винят эмира в неспособности и несмелости, из-за которых он сначала потерпел от христианского войска поражение под Зирабулаком и на Чупанатинской высоте, потерял «15леск мира» — Самарканд, стал слугой неверных, затем согласился на проведение телеграфной линии и открытие в своей столице российского торгового представительства, но все же он был великим эмиром, сильным, справедливым, заботящимся о подданных. Куш беги говорил о Музаффаре так, словно тот уже умер. Достойным наследником отца он назвал Абдул Ахада и добавил, что в правление этого эмира «Благородное государство Бухара восстановит силу и величие».
Говоря это, он краем глаза смотрел на своего соперника, стремясь разгадать его мысли, вызвать на откровенный разговор.
Остонакул, чувствуя это, не менял выражения лица, пил чай, держа в одной руке чашку, а другой рукой перебирая четки. Невозможно было узнать, о чем он думает.
— Но наследник пока молод—после недолгого молчания продолжал Шо Мухаммед.— Рядом с молодым эмиром должны стоять опытные и испытанные люди из числа его верных слуг— значит, конечно, вы, защитник справедливости, опора эмирата. Ваш готовый к услугам раб, я, в покорности своей, полагаю, что было бы прекрасно, если бы вы приняли участие в управлении страной, избрали себе то из государственных дел, какое вам более по душе,— будь то главнокомандование войсками ли что другое, нет чтобы стояли вы близко к его высочеству.
Старик замолчал, уступив очередь говорить своему гостю. Остонакул заставил его немного подождать, а потом, оставив тему об эмирате и его делах, задал вдруг своему собеседнику вопрос:
— Оплот державы! Скажите, пожалуйста, сколько вам в этом году исполняется лет?
Кушбеги удивился неожиданному вопросу.
— Бог даст, к зимнему сорокадневью закончу семьдесят восьмой,— ответил он, а потом, подумав, что, может быть, Остонакул считает его дряхлым стариком и потому неподходящим для исправления обязанностей министра двора при новом эмире, добавил: — Но, благодарение богу, я еще бодр, крепок!
Между тем дрожащие голова и руки, три-четыре последних, еще уцелевших зуба, хриплое дыхание никак не подтверждали верности высказывания премьер-министра.
— Долгая жизнь — это счастье, посланное богом,— сказал Остонакул,— а долгая жизнь при здоровом теле — это вдвойне счастье... Этот сидящий перед вами тихий бедняк в свои молодые годы нашел в одном рукописном сборнике вот такое стихбтворение:
Радость жизни — до тридцати лет, К сорока — умерить надо работу.
Когдалюдойдешь к пятидесяти, найдешь ты слабость, К шестидесяти — не найдешь здоровья. К семидесяти смерть мужчины красива, К восьмидесяти подошел — свалился с ног. Девяносто — это безнадежье жизни, о друг, . К ста подойдешь — надоест тебе жизнь.
Но если хорошо подумать,— продолжал Остонакул,— то получается, что мысль поэта неверна, пример оплота эмирской державы, такого богатыря, как вы, опровергает это утверждение. И после тридцати лет вы видели радости жизни, в сорок лет труды ваши не только не умерились, а, напротив, умножились, в Полную богатырскую силу, в пятьдесят никакой слабости вы не знали, в шестьдесят были совершенно здоровы, живым-здоровым миновали и семьдесят, и вот теперь бодрым и сильным, ваша милость, подходите к восьмидесяти. Бог , даст, и в девяносто, и в сто вы будете оплотом державы, а если угодно будет богу, не потеряете радостей в жизни и жизнь не надоест вам. Особенно если эта долгая жизнь будет протекать так же, как и сейчас, в благостном величии, счастливо.
«Хитрец жалит меня,-— подумал Шо Мухаммед,— дескать, засиделся на должности, пора, освободи место! Нет, милейший, хоть мой стан и согбен наподобие лука, но этот лук зароет в землю сотни таких стрел, как твоя!»
И в ответ на намеки соперника он сказал:
— Если моя долгая жизнь и оказывается в тягость другим, то мне самому она не тяжела! Если всевышний по своей щедрости подарит своему рабу еще столько же лет жизни, я их все отдам моему повелителю, покровителю, благодетелю!
— Да, да! — быстро нашелся Остонакул.— Оплоту державы, вижу, ничуть не в тяжесть груз управления государством! Воистину вы — старик-богатырь!
Воцарилось долгое молчание. Остонакул дважды перебрал свои яхонтовые четки.
«Если он и не желает говорить, то цель его все равно выяснилась,—подумал кушбеги,— он хочет занять мое Место. И малолетних эмирских отпрысков он посадил под домашний арест с той целью, чтобы представиться Абдул Ахаду хорошим, а потом выпросить у него мой пост».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146