Оставаясь заметной вехой мемуарной литературы своего времени, они важны прежде всего как неисчерпаемый источник материалов для ранних этапов творческой биографии самого Петрова-Водкина, а также как ценнейший документ художественной жизни описываемой на их страницах эпохи.
В основе обеих, продолжающих друг друга, книг лежит рассказ художника о своей жизни. Композиция «Хлыновска» элементарна: Петров-Водкин начинает с жизнеописания дедов, касается истории родного городка, рассказывает, постепенно замедляя темп повествования, о знакомстве и женитьбе отца и матери, о своем рождении и годах младенчества и, пересыпая повествование интереснейшими бытовыми подро5ностями, исподволь доходит до своих недолгих школьных лет. Хронология, положенная в основу книги, убрана «вовнутрь», и даты нигде не называются, хотя значительных отклонений от реального течения жизни мальчика в тексте, вероятно, нет.
В «Пространстве Эвклида» автор, по первому впечатлению, гораздо свободнее обращается с фактами своей биографии, позволяя себе самые различные отступления, но последовательность событий и здесь, как выясняется при ближайшем рассмотрении, соблюдается достаточно строго. Перед глазами читателя проходят погруженные в художественную атмосферу конца XIX — качала XX века первые двенадцать-тринадцать лет жизни Петрова-Водкина в искусстве: от окончания начальной школы — через годы учения в Самаре, Петербурге и Москве — до поездки (по выходе из Московского училища живописи, ваяния и зодчества) в Италию. Автор расстается с нами февральским днем 1906 года на склоне огнедышащего Везувия, но в повести упоминается ряд эпизодов, относящихся к более позднему времени — второй половине 1900-х годов, когда Петров-Водкин работал во Франции, Северной Африке и, по возвращении на родину, в Петербурге.
Один из первых вопросов, который возникает при чтении «Хлыновска» и «Пространства Эвклида»,— это вопрос о том, являются ли эти книги автобиографией художника в прямом смысле слова, или это повести, то есть литературные произведения, лишь опирающиеся на факты биографии их автора. Думается, что ответ на этот вопрос дает подзаголовок первых изданий обеих книг — «Моя повесть»,— мыслившийся Петровым-Водкиным поначалу как общее название всей задуманной им автобиографической трилогии. Толкование этого названия однозначно: моя повесть, то есть повесть моей жизни. Слово повесть Петров-Водкин употребляет здесь в двояком значении—и как название (прием нередкий), и как жанровое определение. Словно он хочет обратить внимание читателя на то, что рассказанная им история его жизни — это не только биография художника, но и повесть, то есть явление литературного порядка. Петров-Водкин оказался прав. Ему действительно удалось написать книги, в которых содержание автобиографического и историко-художественного толка неразрывно слито с сугубо индивидуальной литературной формой.
В цитированном выше письме матери от 10 марта 1931 года по поводу «Хлыновска» Петров-Водкин специально оговаривал свое право на известные отступления от подлинной истории своего детства, «чтобы сделать [...] художественную вещь». Думается, что подобная оговорка нужна была именно в письме к матери, которая одна могла заметить самые незначительные отклонения от истины в описании жизни, быта, нравов родного городка, особенно в характеристике тех или иных конкретных персонажей — родственников или знакомых семьи Водкиных. Художник позволил себе эти отступления, «чтобы иметь возможность рассказать вообще об уездном городке...». И он действительно сумел дать в повести яркую картину жизни захолустного городка в глубинах России конца прошлого века, не утратив, вместе с тем, конкретности примет Хвалынска. И хотя автор завуалировал его название, он описал, конечно же, его истинную историю и его реальное настоящее эпохи своего детства. Спокойный, несенсационный тон повествования, множество точных и живых наблюдений, несомненная симпатия, с которой вспоминает и воссоздает в «Хлыновске» Петров-Водкин образы взрослых и детей, так или иначе соприкасавшихся с ним в детские годы,— все это, не лишая книги поэтической прелести, придает ей ценность исторического свидетельства умного и зоркого современника.
Немало внимания уделено в «Хлыновске» пейзажу Хвалынска с его слободами и концами, с окрестными горами, где среди густых лесов сверкают голые меловые выходы пород,— пейзажу, словно призванному служить оправой главкому — Волге. Волга играла совершенно особую роль в жизни Хвалынска. С ней была связана жизнь не только городка в целом, но и каждого его обитателя — от младенца до ветхого старца, ибо Волга кормила и поила горожан, приносила им радости и бедствия, была главной дорогой и, порой, непреодолимым рубежом для хвалынца.
Если жизнь Петрова-Водкина, взятая в целом, была действительно «жизнью в искусстве», то в тех двух автобиографических книгах, которые он успел написать, нашла отражение не столько его жизнь, сколько путь к искусству, освещенный и осмысленный зрелым, давно сложившимся художником. Входе обстоятельного и вместе с тем лирического, более того — глубоко личного повествования о ранних этапах своей жизни — младенчестве, детстве, отрочестве, юности, возмужании — Петров-Водкин развертывает перед читателем процесс формирования в нем художника: человека особого склада ума и души, чуткого к добру и красоте в природе и людях, бьющегося над сложными вопросами восприятия окружающего мира и претворения его в мир образов своего искусства. Особая ценность книг состоит, между прочим, в том, что этот процесс проанализирован сугубо профессионально — с позиций художника, специально интересующегося проблемами психологии ребенка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92