Кофейные зерна

Повесть

эстон

Сальме проснулась от собачьего воя. В проем окна проникал слабый отсвет, луна погасла, ночь была мглистая; под окном оцепенело застыли голые деревья.
Сальме медленно поднялась на отчаянно заскрипевшей деревянной кровати, стянула одеяло и осторожно опустила ноги на пол.
«Упаси боже! И что бы это значило такое вытье?» — подумала она, ища рукой галоши под кроватью. Все тело, особенно ноги, свело какое-то сонное оцепенение. Наконец она нащупала пальцами мягкие галоши и замерла, слегка покачиваясь, на краю постели. Сейчас она была с глазу на глаз с ночью. Сон пропал, надо было ждать утра. Как бесконечно медленно тянулась ночь! За одной стеной напевал что- то во сне скотник Орешкин, за другой — прямо перед кроватью Сальме — спала Хильдегард. Ее волкодав выл в полупустом дровяном сарайчике. Сарай был через дорогу, против окна. Жуткий, душераздирающий вой раздавался в комнате Сальме, зажатой между двумя другими квартирами.
Сальме поднялась, потянулась. Онемевшие руки и ноги отошли не сразу. Она с некоторых пор взяла в привычку расхаживать взад-вперед по комнате. Помогало одолевать скуку: это же советовала ей почаще делать сноха-врач, от расширения вен. Половицы поскрипывали, когда она пошла зажечь свет. Была пора петухов, четвертый час. Собака выла по-прежнему, протяжно и жутко. У Сальме забегали по спине мурашки.
Что это предвещает? Несчастье или смерть?
Во сне она видела сноху. Сноха сидела у нее, в этой комнате, на табурете, положив ногу на ногу, и рассказывала об Эфиопии.
«Эфиопия»,— пробормотала Сальме и недоверчиво улыбнулась в темноту. Слово это напомнило Сальме поблескивающую жестяную банку, которой в свое время, еще до колхозов,
отмеривали крупу поденщикам. Что это за Эфиопия такая, забредшая ей в голову во сне посередь ночи, что она ей сулит? Сноха растолковала бы, что это значит, она-то знала все, она такая умная, ученая.
Сальме потащилась к окну и выглянула из-за занавесок. Ничего не увидела, кроме расплывчатых очертаний деревьев. В дровяном сарайчике бесновался пес, скребся в двери, снова и снова принимался выть и что-то предвещать. И все исполнится, раз есть примета во сне или наяву. Все исполнится, что бы ни говорили все эти газеты и радио. И Сальме недоверчиво усмехнулась.
Она погасила свет, в темноте ей нравилось больше, в темноте таилось тепло, было уютнее, к тому же свет от лампочки без абажура резал глаза.
Время тянулось медленно, как улитка. Сальме никак не могла заполнить пустоту. Это было ее всегдашнее злосчастие — чем заполнить время, чем заняться? Что делать с раннего утра до вечерних сумерек, когда пора ложиться спать? Они оставались вдвоем, Сальме и часы, — только они- то и были ее другом; часы тоже были в сложных отношениях со временем. Размеренным шагом шли они по зимней ночи, дешевые часы с жестяным циферблатом, и Сальме плелась вслед за ними со своими навязчивыми мыслями о здоровье, о снохе, о соседях. А теперь еще и о собаке, так рано разбудившей ее. Ей не нравилась ни Хильдегард, ни ее волкодав; она презирала тех, кто держит собак, не понимала, что собака для одинокой женщины была таким же другом, как для нее, Сальме, эти верные стенные часы с цифрами, впрессованными в жесть.
Наконец-то стали пробуждаться от глухого сна и соседи. Храп Орешкина оборвался, будто отрезанный ножом. Послышались шорохи, приглушенные голоса, шаги, и наконец скрипнула дверь. Супруги Орешкины отправились на скотный к своим бурым коровам. Он будет возить навоз и силос, она — доить коров.
Раздались шаги и из квартирки Хильдегард. Видимо, и она вот-вот уйдет на скотный двор.
Теперь Сальме могла снова прилечь, ей уже надоело ходить по комнате.
ЕДИНСТВЕННАЯ ОБЯЗАННОСТЬ
В шесть часов Сальме открыла дверь и вышла в коридор. Там, под высоким потолком, горела лампочка и резко пахло картошкой, сваренной Орешкиными для своей свиньи. Сальме скривила нос и нажала на ручку соседской двери. У Орешкина было две дочери, обе они говорили по-эстонски, хотя учились в русской школе в Адуле. Если бы они не знали по-эстонски, Сальме не будила бы их, она не владела русским языком.
Девушки спали в передней комнате на одной кровати, под розовым одеялом.
Вначале Сальме потеребила за волосы младшую, она поднималась легче, чем старшая, Галя. И во всем она была живее и бойчее. Нюра порой даже помогала разбудить старшую, которая под утро видела особенно сладкие сны.
На этот раз с трудом стряхнула сон и младшая, она приоткрыла один глаз, лишь когда Сальме резким движением стянула с нее одеяло.
— Не-ет,— простонала Нюра, ежась от холода,— хочу спа-ать...
— Спать! — нетерпеливо повторила Сальме.— Вечером доспишь! Вставай скорее, не то опоздаешь, учительница рассердится.
— Еще немножко, тетя Сальме,— хныкала сонная девочка.
— Ладно,— согласилась Сальме.— Можешь полежать, пока я разбужу Галю.
Галя спала, отвернувшись лицом к стене, кулак под щекой, и сопела. «Притомилась, как косарь»,— подумала Сальме и тряхнула ее за плечо. Иначе она не умела будить. Потрясти и стянуть одеяло. В большинстве случаев наверняка действовал и первый способ. Но сегодня ничто не помогало. Девочка не шелохнулась.
— Так дело не пойдет, спишь как сурок. А потом с меня спросят, почему я не разбудила.— Сальме схватила за плечо девочку, теплую от сна, и сильно потрясла. «Слишком сильно хватать негоже, а то синяк останется, тоже нехорошо».— Вставай, вставай, на часах уже полседьмого. А то не успеешь помыться, надо и книжки собрать. Да и пока дойдешь...
И, не дожидаясь, когда Нюра проснется, она сорвала с нее одеяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22