Почти сейчас же пришел и он сам. Мы выпили по бокалу холодного вина, и нам стало немного легче. Эту ночь мы условились провести у Секине-ханум, чтобы хоть на время отвлечься от бесконечных забот. Я был уже один раз у нее в доме и не жалел, что посетил ее. Секине-ханум была гостеприимна и жизнерадостна. Она играла на таре, пела и танцевала. К тому же обладала приятной внешностью. Хотя ей было уже за сорок, она еще не потеряла обаяния: была подвижна, весела, нежна. Абдуррахман уже давно был с нею в близких отношениях. Секине-ханум охотно принимала его у себя в доме. Принимала поздно ночью, тайком, со множеством предосторожностей. Абдуррахман доверял ей, проводил у нее весь свой досуг.
Иногда я задаю сам себе вопрос: чего в мире больше— тайных или явных дел? Вероятно, тайных больше. Только мы не всегда можем раскрыть их. Поэтому и кажется, что их мало, что они редки. В действительности же весь земной шар — сплошной клубок тайн. Один бог знает, сколько нитей в этом клубке. Казалось бы, какие тайны могут быть у Абдуррахмана? Купец! Его занятие — покупать и продавать. И все! Но нет, не все... Мне не к чему говорить о тех его больших делах, какие он совершает в глубочайшей тайне. Но вот его повседневная, домашняя жизнь. У него есть жена, с которой он состоит в формальном — так сказать, законном — браке. Это Зинат-ханум. А сколько у него жен неузаконенных? Знает ли счет им кто-нибудь, кроме самого Абдуррахмана? О том, что у него в Карачи есть вторая жена, знают самое большее трое-четверо. Ну, допустим, десять человек... А кто видел его наложницу в Мешхеде? А кто сосчитал, сколько дверей в самом Герате, куда он входит тайно, после того как люди улягутся спать? Не знаю... Я знал только одну из этих дверей. Это была дверь дома Секине-ханум...
Секине-ханум приняла нас, как всегда, радушно, с распростертыми объятиями. Я вручил ей специально привезенный из Мешхеда подарок, и она с радостью приняла его. На ней было сшитое из зеленого шелка
сари — одежда индийских женщин. Может быть, оттого она показалась мне несколько выше ростом и стройнее, чем прежде. Волосы и даже ресницы у нее были подчернены сурьмой, пальцы рук, запястья — в драгоценных кольцах и браслетах. Признаться по правде, ни сурьма, ни румяна ей не шли, они только, искажали ее природную красоту. Да и к чему красивым женщинам искусственные прикрасы? Разве может заемная красота спорить с естественной?
Секине-ханум пригласила нас в дальние покои. Обширный зал был специально предназначен для пиршеств и веселья. На плотные афганские ковры были постланы изящные туркменские коврики. Поверх них были разбросаны мягкие тюфяки, большие и маленькие бархатные подушки. Суфра ' посредине была уставлена подносами со всевозможными сладостями. К деревянной тахте в дальнем углу были прислонены тар и домбра.
Как только мы вошли, Секине-ханум хлопнула в ладоши и воскликнула:
— Закройте глаза!
Мы зажмурились. Спустя мгновение опять послышался тот же веселый голос:
— Откройте глаза!
Со смехом мы открыли глаза. Прямо перед нами, потупясь в застенчивой улыбке, стояла стройная, красивая женщина средних лет.
Секине-ханум познакомила нас:
— Нергиз-ханум! Первая после меня красавица в Герате!
Мы пожали ей руку.
Нергиз-ханум понравилась мне с первого взгляда. Ее естественная, сердечная улыбка, ее манера в разговоре смущенно потуплять голубые глаза невольно вызывали симпатию. По сравнению с Секине-ханум она была моложе, изящнее, нежнее.
Пирушка началась. Вино и коньяк подняли настроение, все оживились. Секине-ханум взяла в руки тар, а Нергиз — домбру. Послышалась своеобразная восточная мелодия. Честно говоря, я не испытывал особого удовольствия от этой музыки, но делал вид, что слушаю с интересом, и после каждого номера награждал испол-
нительниц одобрительными возгласами. Потом Секине-ханум запела вполголоса. Сначала она спела индийскую песню, затем несколько афганских. А под конец исполнила две-три персидские народные песни. От пения перешли к танцам. Я чувствовал себя превосходно. Теперь мне хотелось поближе подсесть к Нергиз, поговорить с нею наедине. Секине-ханум, должно быть, по моим глазам прочитала желание, проснувшееся во мне, схватила Абдуррахмана за руки и сказала, увлекая его в другую комнату:
— Я купила нынче изумительную вещь. Если не испугаешься цены — пойдем, покажу.
Шел третий час ночи. У меня не хватало уже ни времени, ни терпения соблюдать ложную скромность. И вообще нужна ли она?
Делая вид, что я совсем опьянел, я без дальних церемоний схватил Нергиз за руку. Она вздрогнула всем телом, словно по нему пробежал электрический ток. Потом внимательно посмотрела на меня и снисходительно улыбнулась:
— Вы хоть спросили бы, кто я такая, господин полковник!
Признаться, я не ожидал такого обращения — «господин полковник»... И это было сказано так уверенно, что не оставалось места ни для каких уверток. Боже праведный! Откуда она меня знает? Неужели Абдуррах-ман допустил оплошность в разговоре с Секине-ханум? Нет, это невозможно! Так, может быть, афганцы готовят мне западню?
Я быстро овладел собой и снисходительно ответил в тон моей собеседнице:
— Я вижу, ханум, вино сильно на вас подействовало. Вы обратились к какому-то полковнику. Кто же этот полковник?
— Вы.
Мне оставалось только беспечно рассмеяться:
— Да услышит ваши слова аллах! — Разве это не правда?
— Нет, может быть, и правда. Неужели слова женщины, притом такой наблюдательной, как вы, могут не попасть в цель? Так, значит, я — полковник... Ха-ха-ха! ..
Мой пустой смех — я и сам чувствовал, что он
пустой, — видимо, не понравился Нергиз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126